— Похоже, опять Михал Натаныч угадал. С гостиницей, — сказал я вслух.

— Угу, — Коля в качестве собеседника был безнадежен.

Дядя Миша сидел в кабинете с Казаряном. На столе между ними лежали два обширных ломтя гранита.

— «Чигран» пришел?

— На два месяца позже, — дядя Миша ущипнул бороду, — и посмотри на цвета.

«Чигран» поставлял нам облицовочный гранит. Для фасада Министерства юстиции они должны были отгрузиться еще прошлым кварталом. Вместо этого отправили в марте половину и замерли, играя обещаниями. В понедельник, в среду, в пятницу и опять в понедельник. Последнюю неделю отгрузка надежно планировалась «завтра». Наконец они разродились, но, кажется, совсем неудачно.

— Может, с разных сторон?

— Это колхоз, Карен. Чего сами говорят?

— Я звонил коммерческому, Фокину еще. Бредят. Карьеры, пласты, природный материал. Вроде бы, могут второго цвета отгрузить, в качестве большого одолжения. Первый забирать отказываются.

— Коля, свяжись с Умаром.

— Я попробую, но он теперь плохо откликается. Телефон то выключен, то не отвечает. А даже если и достучишься, толку немного, похоже, все эти дела ему глубоко пофиг.

— Продаваться не хочет? Я б «Чигран» забрал.

— Спрошу.

— Карен, соглашайся, пусть отгружают, но кто-то от нас должен принять гранит на месте. Лучше всего ты. И вот еще, — он ткнул пальцем в стол.

— Да, Михаил Натанович, — ответила из динамиков Лидия Васильевна.

— Лидочка, по «Чиграну» пока не платим, тормози на своем уровне.

— Михаил Натанович, там по договору пени с двенадцатого.

— Неважно, без моей команды не платим.

— А другая поставка, ну, через «Хермитаж»?

— Тоже пусть не платят. И постарайся уговорить их сделать исключение, не знаю, письмо пошли голубиной почтой или зарежь кого-нибудь. Могут они, один раз, просто чтобы поразить меня, ничего не перепутать?

Казарян ушел, заказывать билет, надо полагать. Дядька он умный, работает давно и речевые рецидивы, вроде «лучше бы», верно, понимает атавизмом интеллигентного ленинградского отрочества. Мы перебрались в малую переговорную. Узкая комнатка без окон была специальным образом экранирована и ежедневно проверялась на жучки. Теоретически она была полностью защищена от прослушки, но, честно сказать, я бы предпочел вечером прогуляться на даче к пристани. Так, наверно, проявляется возраст, теряешь доверие к технологии.

Выслушав, Михаил Натанович закрыл глаза и закусил губу, как-то даже постарев. Миша был единственным внуком, последней надеждой передать дело внутри семьи.

— Господи, как он похож на Борю.

Миша действительно многим походил на Борьку, и, в первую очередь, жизненной силой, унаследованной от деда. Про бесцветную Иру такого никак не скажешь, она вообще выглядела подкидышем в этой семье. Аркаша в лучшие годы был вовсе неглуп, обаятелен и дружелюбен, но какой-то легкий, летучий, совершенно не пригодный к серьезному делу. Михаил Натанович и для старших детей был заботливым отцом, но, как мне всегда казалось, из своего титанического чувства долга, совершенно неожиданного для биографии. Он был настоящий рыцарь дензнаков и финансовый самурай. За своих бился изо всех и до конца, а врагов закапывал безжалостно и глубоко. Нередко в явный ущерб и даже убыток, но он никогда не останавливался. Иногда казалось, будто принципы для него важнее денег.

— Нужно было позволить ему уехать.

Два года назад они сошлись с Мишей в схватке, и только искры отскакивали в столкновении бараньих рогов. По части упрямства Миша был достойным сыном и внуком. Михаил Натанович считал, что Мише надо учиться в английском или американском университете. Мише стоял за бизнес-школу в Гуанчжоу. Дедушкина логика понятна, он видел внука во главе компании, а любые китайские связи по нынешним временам увесистый минус. Даже Аркашины похождения среди слонов, карри и браминов немного мешали, а Аркаша в здешних делах не участвовал, и всерьез его, конечно, воспринимать невозможно.

Миша нес обычный детский бред. Американцы растоптали нашу страну, унижают, грабят и прочее в том же роде. Когда я, не сдержавшись, заметил, что он не выглядит особенно ограбленным, Миша вспыхнул и заявил, что из-за нас он соучастник воровства. Своих патетических слов ему не хватало, проходилось активно одалживаться в отцовском «Патриотическом манифесте» (сам Боря так его никогда не называл, что, впрочем, никого ни капли не беспокоит). Я язвительно, честно сказать, упомянул заимствования, проехался по воровству, на чем беседа и завершилась.

Споры, как всегда, ни к чему не привели, Миша остался учиться здесь. С Китаем, кроме отвлеченных соображений, были связаны и вполне конкретные деловые опасения. Помимо запутанных отношений с китайскими банками, Михаил Натанович владел третьим по размеру курортным комплексом на Хайнане. Собственность камуфлировалась виртуозной системой компаний-прокладок, теоретически непроницаемой, в том числе и для меня. Я, однако, был осведомлен до подробностей, соответственно, кто угодно мог беречь информацию о нелояльной инвестиции для удобного случая. Можно не сомневаться, умница дядя Миша учитывал подобную вероятность. В сложной игре с раскладыванием яиц по корзинам правила не прописаны, и никогда нельзя сказать, в какой момент тебе самому врежут и по корзинам, и по яйцам.

— Дядя Миша может не стоит особенно доверять этому упырю? Кстати, он, правда, был православным активистом?

— Был, был, как же не быть. Никто кроме него, так сказать. Я тебе больше скажу, еще раньше он был комсоргом курса на истфаке. Понимаешь? Хотя, тебе, небось, что комсорг, что титулярный советник, все едино.

— Да знаю я.

— Знаешь. Но не понимаешь.

— Дядя Миша, я вас никогда не спрашивал, да и не мое это дело. Мы ежемесячно оплачиваем маркетинговую поддержку. Нет ли смысла зайти с этой стороны?

Михаил Натанович никак не выказал удивления. Железной выдержки человек. Не угадаешь, то ли сдержался, то ли знал, что я знаю.

— Видишь ли, Коленька, у маркетологов чрезвычайно запутанная внутренняя структура. В одном эээ… департаменте могут и не знать, что происходит в другом. Не хотелось бы привлекать их, разве на самый крайний случай.

Сказанное было справедливо. Сопротивление состояло из множества «фронтов», «союзов» и «отрядов», сложно перекрученных друг с другом, с китайцами, индусами, с самими американцами и Комитетом. Вонючая и запутанная клоака, к которой лучше не приближаться, тем более с такими вопросами, последствия возможны самые непредсказуемые.

— Самое лучшее, конечно, с ним напрямую переговорить. Наверно, мне лучше? Или все же Кате? — задумчиво проговорил дядя Миша.

Катино материнство устроено противоречиво. Она одновременно гордилась Мишиной схожестью с отцом и отчаянно боялась неизбежных опасностей такого склада. Он, и вправду, был Бориной копией и внешне, и внутренне. Умненький, резкий, категоричный, живущий в черно-белом мире. Катя никогда не понимала, и не мне разъяснять, что Боря навсегда остался мальчиком, не успевшим стать мужчиной. Когда-то, две жизни назад, и я был таким, но меня Катя таким не знала. Взросление, по мне, — спорное улучшение. Может, так и надо жить, точно различать хорошее и плохое, делать должное, не думая о сложностях мира и последствиях. Правда, сильно возрастают шансы расстроить маму.

Я попытался представить их разговор, но ничего хорошего не вырисовывалось. Катя, конечно, видела сына бестолковым карапузом, а он находился в возрасте, когда больше всего гордятся придуманной зрелостью. Вернее всего, дело обернется бессмысленным и громким скандалом с нотками истерики. Ко всему прочему, Катя была ватником самого крайнего свойства, дальше уже шли психи в косоворотках с хоругвями, что в данной ситуации скорее минус.

— Мне кажется, лучше вам.

Несостоявшаяся поездка в Рыбацкое высвободила мне полчаса, и я успевал заскочить в «Чиполлино». Все скверное содержит позитивную щепотку. Машин в зеленой зоне было на порядок меньше, чем в старые времена, и внутренние перемещения совершалось почти мгновенно.