— Все… — Рек оторвался от замолкающей аппаратуры. Не стесняясь Рея, он часто хватал ртом воздух, не в силах надышаться тысячелетней пылью Цитадели. На висках проступала испарина.

— Он в безопасности?

Магистр кивнул.

— А Цитадель осталась без охраны. Но тебе, разумеется, все равно.

— Ага…

— Ладно, выбирайся оттуда, Рек.

Магистр кивнул и вытер рукавом пот со лба. На рукаве остались серые разводы. Ободрав о стены остатки формы, Рек принялся вылез из паутиновой комнатки…

…Вбежав в хранилище, Джен остановился посреди первого же зала. Нужно было найти крыло, самое лучшее, какое только можно. Но как это сделать? Почему он не подумал об этом раньше? ХМИ огромно…

— Я могу тебе чем-нибудь помочь? — спросила черная птица, спустившись из-под потолка и усевшись на ближайший к Джену экспонат.

Джен с удивлением посмотрел на птицу. Та в ожидании ответа поблескивала ясным черным глазом.

— Мне нужно крыло, — робко сказал он.

— Ах, крыло, — птица вспорхнула, рухнула на пол, и в тот же момент рядом с Дженом поднялся молодой мужчина в черном костюме. Лицо у него было точь-в-точь такое же, как у Рея. Джен не на шутку испугался, но быстро понял, что Рей старше. К тому же у стража Цитадели, принявшего человеческий облик, были совершенно черные не только зрачки, но и белки глаз.

— Тебе совсем не надо было вламываться ночью в ХМИ, — миролюбиво сказал страж. — Хорошие крылья можно взять и на складе за дальними корпусами, недалеко от западных ворот. Но раз уж ты здесь, пойдем, я дам тебе хорошее крыло.

И, повернувшись, он повел Джена через залы и комнаты. Незваный гость послушно шел следом, слыша шелест только своих шагов.

Как он выбрался из Цитадели, он не помнил. Понимание происходящего вернулось только, когда он оказался в воздухе, внутри дрожащего ледяного ветра, несущегося над землей. Радости от того, что задуманное свершилось, не было. Была странная ноющая боль в груди и вязкая, тягучая тоска… Джен даже не сразу понял, что летит в неправильном направлении. А когда он понял это и поменял курс, не смог мысленно отругать себя за ошибку. Физические силы были. Душевных сил не было.

Сделав круг над городом, куда он так стремился, Джен решил приземлиться подальше от человеческих глаз и выбрал большой задний двор Храма у Трех Дорог. Спустившись на землю, он почувствовал, как его знобит от перепада температур. С трудом он спрятал крыло за какими-то досками и, будучи больше не в состоянии держаться на ногах, сел прямо на землю, прикрыл глаза… Когда он поднял веки в следующий раз, с вялой тревогой понял, что вернуться в Цитадель до рассвета он не сможет. Рассвет уже наступил. Более того: солнце уже поднялось высоко над верхушками кладбищенских деревьев и ярко освещало двор храма и грубо обтесанные камни стен.

Джен поднялся, неторопливо размял затекшее тело. Оправил форму. Напился из колодца. И вышел в город. Не пропадать же шансу, доставшемуся такой дорогой ценой — ценой, часть которой, по всей видимости, еще только предстоит заплатить.

В городе было жарко и пыльно, крепко пахло цветами. Солнце пронзало широкими плоскими лучами полупрозрачную желтоватую дымку. Лежащие на земле тени казались вырезанными из тонкой, но плотной материи и не шевелились — ветра почти не было. Джен скинул форменную куртку, забросил ее за плечо.

Город, в котором Джен родился и вырос, был знакомым и незнакомым одновременно. Словно еще одно наваждение Цитадели, он то подбрасывал знакомые детали, то подменял то, что сохранилось в памяти. Знакомые с детства бульвары, улицы и переулки, площади и дворы обманывали взгляд. Все плыло, узнаваясь и не узнаваясь одновременно. Вот пекарня, куда он бегал за сладкими булочками, вывеска осталась прежней, и за большой, немного пыльной витриной все тот же ассортимент… А вот сапожной лавки на углу нет. Вместо нее пивная… Джен смотрел на все это, и не ощущал ни боли, ни отчаяния. Он заметил лишь, что его лицу что-то мешает — словно что-то прилипло к нему. Он провел по лицу рукой и с удивлением понял, что улыбается… Или, лучше сказать, скалится.

Оглянувшись по сторонам, он на минуту замешкался, потом запрыгнул в подошедшую конку, но тут же вспомнил, что ему нечем заплатить за проезд, и сошел со ступеней вагончика. Дальше он пошел пешком. Идти было не так уж и далеко.

Большой деревянный дом, в котором жило несколько семей — в том числе и его семья — стоял в конце улицы… То есть, он должен был стоять. Подойдя почти вплотную к новому зданию, поменьше, но подобротнее прежнего, Джен долго смотрел на него. Прежнего дома — его дома! — не было. Но это не укладывалось в голове.

— Ты кого-то ищешь? — спросила полноватая средних лет женщина, подойдя к нему. В руках у нее была корзина со свежестираным бельем. — Не местный, что ли?

Не сразу догадавшись о том, что кто-то заговорил с ним, Джен обернулся, посмотрел на женщину. У той было широкое доброе лицо и блестящие смеющиеся глаза. Он видел ее в первый раз в жизни.

— Местный, — ответил Джен. — Просто очень давно не был здесь… Вот, захотелось взглянуть…

— А, ну смотри, смотри! — и женщина, приваливаясь на правую ногу, пошла к дому.

Джен проводил ее взглядом и вдруг как бы со стороны снова услышал свои слова: «Просто очень давно не был здесь… Вот, захотелось взглянуть…» Давно — это сколько? Сколько времени забрала Цитадель? Три, четыре года? Пять, десять лет?.. Джен не знал. Но, пока его не было, многое изменилось…

Он вздрогнул ровно за секунду до того, как где-то позади и сбоку послышалось звонкое:

— Джен!.. Джеееен!..

Джен почувствовал, как что-то большое и темное вырывается из-под земли точно в том месте, где он стоит, хватает его и рывком сдергивает вниз. Сотни догадок пронеслись в его голове. Кто-то из бывших одноклассников, узнавший его — несмотря на то, что он против всех правил природы совершенно не изменился, хотя должен был повзрослеть. Случайный знакомый оттуда, из прошлой жизни, у которого совсем плохо с чувством времени. Кто-то из сокурсников Цитадели, посланный за ним или случайно оказавшийся здесь… Или…

— Дженка!.. Стой!.. Отдай!..

Он наконец-то догадался обернуться на крики. Тут же из ближайшей подворотни выскочила резвая рыжеволосая девчушка лет семи, в сарафанчике и босоножках. Она размахивала ярким воздушным змеем. Следом за ней бежал мальчик на год или два помладше, в штанишках и рубашке.

— Джен, отдай… сейчас же!.. Я маме скажу, что ты… опять!

— А ты сначала догони! — расхохоталась девчушка и нырнула щель между сараями.

Джен провожал их глазами, пока они не скрылись из вида. Мальчишка был, конечно, совершенно не похож, но по возрасту… Нет, даже по возрасту. Когда-то давно — да. Но не сейчас.

«Дети, — решил он вдруг с каким-то глубоким внутренним облегчением. — Хорошо, что здесь подрастают дети».

Он бродил по городу, пока длинные солнечные лучи не потянулись к западу. Его прошлое сочилось из каждой щели в реальности, но его прошлая жизнь, его воспоминания, казавшиеся ему важными и дорогими, чувства, которые он пытался сохранить или заново вызвать в себе, — все это переставало иметь к нему какое бы то ни было отношение. Он не хотел ни с кем разговаривать, но он хотел выяснить, сколько времени прошло с тех пор, как он попал в Цитадель. Разговаривать пришлось… Как выяснилось, в Цитадели время текло совсем по-другому. Пока он там прожил год, здесь прошло почти семь лет. Вот только что случилось — почему он попал в Цитадель — он выяснить так и не смог.

Джен изменился. Теперь это был другой человек — по сравнению с тем, что жил в этом городе семь лет назад. Он наконец-то ощутил этот срок. Он действительно его прожил… И вдруг в его мыслях ослепительно вспыхнуло почти ускользнувшее словечко: человек?.. Да, человек. Как бы ни называл его Цитадель. Эрик как-то сказал: если ты человек, ты всегда им будешь. Ты в любом случае останешься человеком, погребенный под толщей своих переживаний или свободный от них. И быть свободным — это не значит ничего не чувствовать. Это значит не поддаваться опрометчивой власти своих чувств, не делать из них единственное, что у тебя есть, потому что они тоже меняются — вместе с тобой. Разреши себе изменяться. Тогда у тебя будет будущее… Так сказал Эрик. Джен отлично помнил его слова. Но вот когда они были сказаны — до того как Эрик превратился в ангела или после этого — он никак не мог вспомнить.