Вчера – День Победы – Кутя на правах хозяина принимал на кладбище гостей. Припылила пехота, кто смог. Лет пятнадцать они уж на кладбище встречаются. Сначала Сеню Малышева приходили навещать. Вторым Петька мехвзвода сюда переселился, а уж совсем недавно Ося Лифшиц. Так и топают Девятого мая одним маршрутом: на Красную площадь, на кладбище, а за стол уж

– к полковнику на улицу Алабяна. Семена-то и Петю по закону здесь схоронили, у них тут родители, а вот Осю сюда уж Кутя по блату устроил. У Оси здесь только тетка, а тетка для захоронения не годится – нужны прямые родственники. Но Петрович, золотая душа, разрешил Осю по Кутиной просьбе к тетке закопать. И даже удостоверение на Осю выписал. Теперь и к Оське можно ложить. Пока урны, а через пятнадцать лет и гроба. Да у него, у Оськи, слава Богу, никто пока умирать не намеревается. Жена, дети в здравии, и внуков полон дом.

Вот они, пехтура, и бродили от одного дружка к другому. И там и сям выпивали помалу, только для памяти. Как уж он, Кутя, за меру свою перебрался вчера, поди знай.

Раньше ребят в родительский день навещали. Пока Ося был жив. А уж Ося помер – решили на День Победы встречу перевести. Тем более что и Сеня, и Петя, и Ося – члены партии.

С кладбища должны были поехать к полковнику, да вот могила подвела. Кутя с огорчением оглянулся на могилу. Ребята, наверное, искали по всему кладбищу, да разве вино перекричишь.

Кутя ковырнул присохшую к ордену грязь. Глина. И эмаль отколупнулась. А Оська-то чего выделывал под конец войны! В Судетах вроде? Или не в Судетах?.. А-а, когда пленных вели. Точно. Коров бесхозных насобирает и за телегой привяжет. Как какого-нибудь немчонку заметит замызганного, одну скотину отвяжет и немчонку веревку сунет. Гей нах м Веди, мол, корову домой к матери. Так и дарил коров. А ведь еврей. И в семье у него все евреи.

Хорошо хоть после войны вы, ребята, перемерли… Хоть пожили чуток… Спи спокойно, Осенька. И ты, Сеня. И ты, Петя. Светлая вам память, земля пухом. Кутя помахал перед грудью рукой, вроде крестится. Так, чтобы и не очень, и в то же время…

У свеженасыпанного холмика возле лавочки стояли двое мужчин: старик и парень лет под сорок. Они разглядывали его с удивлением.

– Ваша, что ль? – Кудя кивнул на могилу, которой только что вылез. – Хозяева?

– Наша. Вот решили пораньше прийти, вдруг техник-смотритель забыл распорядиться или место спутал.

– Техник – это дома, в жэке вашей, а здесь – смотритель, смотритель кладбища. А чего вам беспокоиться? Раз договорились, могилку показали, значит, все. У нас в заводе такого нет, чтоб забыть. Нам за это зарплату ложат. Когда хороните?

– Сегодня, в двенадцать, после отпевания.

– Ну да, в двенадцать!.. Хорошо – к обеду отпоют, а то и до трех заканителят. Смотря кто отпевать будет. У них тоже специалисты по своей специальности, неодинаково… Сколько сейчас?

– Часов семь, – пожилой запутался в рукаве над часами, – четверть восьмого.

– Ну вот, а ты говоришь. Шли бы домой… Погоревали бы еще, а уж часикам к двум, ну, к часу, пришли бы. И на помин хорошо бы… ребяткам…

– А может, сейчас?.. Я тут взял немного на всякий случай, – молодой раскрыл портфель и достал оттуда коньячную фляжку с прозрачной жидкостью. – Спирт вот, яблоки… Стакана нет…

– Это найдем. – Кутя пошарил взглядом по веткам – стаканы часто на сучки вешают после употребления, – но не обнаружил. – Придумаем сейчас, айн момент!

Кутя перегнулся через соседнюю ограду, чуть не завалив деревянный заборчик, прогнивший у вкопанных столбиков; дотянулся до пол-литровой банки с увядшими нарциссами и, крякнув, распрямился с банкой в руках. Затем вынул банки цветы – кинул на могилу.

– Самый аккурат! Минуточку обгодите – водички наберу. Я мигом!

Быстрым ходом он добежал до водопроводного крана на углу седьмого участка и пустил воду. Постоял, пока сойдет теплая, подставил под несильную струю банку, сполоснул для гигиены, набрал воды. В самый раз – на чeтверть, до зеленой кромки от цветочной мути.

Так же, прытью, вернулся назад. Неуверенной, подпрыгивающей рукой взял фляжку, долил в банку до половины и прикрыл ладонью:

– Для реакции – лучше…

Спирт слоился гибкими прозрачными волнами, перемешиваясь с водой.

Наконец решив, что хватит, Кутя резко выдохнул, крутанул банку и опрокинул ее в распахнутую пасть. Потряс пустую банку, судорожно вздрогнул, поморгал немного и, блаженно зажмурившись, выдохнул:

– Прямо в органм. Как врачи велят. Где, говоришь, яблочко-то?

Кутя догрыз яблоко, два оставшихся положил в карман. Перегнулся снова, к соседней могиле, вдавил пустую банку в холм, собрал в нее раскиданные нарциссы, попрощался и направился наверх к часовне.

– А не коротковата?.. У нас гроб-то длинный, метр девяносто! – крикнул ему вслед пожилой.

Кутя обернулся и пошел обратно: специалисты!

– Короткая? – Он усмехнулся. – Да сюда двоих запихать – и еще останется. Подбой-то видели?.. Посмотри, посмотри!.. На! – передразнил он молодого, заглянувшего в подбой. – Тут все по науке. Место широкое, открытое… В другой раз велят копать, а копать-то некуда: ограды со всех сторон или дерево мешает. Бывает и вовсе завал. Вы, положим, ходите редко, а с боков – попроныристее народ, понаглее: для своих могилок больше места оттяпать хотят. Они на вашу могилку втихую влезут, ограду поставят, а там, глядишь, и памятник. А вот вы своего упрятать, ну, захоронить в смысле, хочете, а хоронить места нет. Хорошо – ограда, ее и снять недолго, а если памятник, да ростом с тебя?.. У него фундамент один… Считай, на метр раствором залит, поколоти-ка его, я посмотрю!.. А хоронить надо, куда его денешь, покойника. Получается: право – есть, а места нет. Тогда чего делают? Колом опускают. Окно только метр на метр открывают и, как колодец, копают, и подбой больше выбираешь. Гроб перевязывают в головах: врастяжку по два с каждой стороны держат, а ноги только слегка в яму заправляешь; и так, отвесом, почти вот встоячку, засовываешь. Пожилой заморщился.

– А ты не жмурься, работа такая, не в конторе бумажки ворошишь. Своя механика. А чего делать, не на другое же кладбище. Семью разбивать… Здесь вместе и лежат пускай, рядышком. И навещать всех разом, и недалеко, все же ц… Такие дела.

…У часовни было пусто. Да и кого в такую рань принесет – восьми нет. Кутя посидел чуток на гранитном оковалке, невесть как оказавшемся у часовни. Кому он только понадобился: без полировки и формы никакой… А ведь кто-то пер приспособить куда-нибудь. Кутя полез за куревом, наткнулся на яблоки и подумал, что неплохо бы сейчас пивка.

Он, покряхтывая, поднялся с холодного камня и двинулся к воротам.

У трафаретной пригревалась на солнышке неистребленная псиная братия. Завидев Кутю, псы оживились, У них с Кутей был особый контакт. Перед пасхой, когда кошкодавы дезинфекции понаехали и проволочными петлями в момент всех повыловили, он вымолил у них двоих, самых любимых: Блоху и Драного.

Бутылку отдал (у Молчка выклянчил) и пятерку, что за яму получил. Все денное наработанное.

С того раза месяц не прошел, а уж песья опять набежало. Откуда только! Опять посетители жалобы пишут. Опять кошкодавы пригудят. Паразиты!

Кутя зашел в трафаретную, порыскал глазами, сгреб в газету кильки и черствый хлеб. Кинул собакам. Те завозились. Драный, конечно, к себе все стянуть норовит. Ясное дело, посильнее других и попровористей. А сбоку так и не зарос.

Это Воробей с Драным зимой пошутил. Сам потом рассказывал.

Глядит, утром трясется пес у дверей в котельную.

Воробей котел завел слегка и посадил кобеля внутрь на колосники. Драный прям как прижился. Воробей дверку прикрыл и ногой держит. А сам в поддувале ворошит. Занялось в котле покрепче, пес завозился, не нравится. Воробей еще… Пес заорал и забился в дверку. Пес орет, а Воробью хохотно. Потом выпустил.

Бедолага как припустил котельной да в снег… Зашипел в снегу и потух. Теперь – Драный.

Кутя слова тогда не сказал Воробью, но от самогона воробьевского отказался. Правда, раз. Потом пил, уж больно хорошо гнал Воробей: через уголь и с марганцовкой.