С трудом Курилов отвалил крышку, тяжелую, как люк канализации, и задохнулся. Такой повеяло небесно-лесной свежестью, что голова закружилась. Впрочем, у Курилова долго не кружилась. Он умел хорошо тормозить. Изловчился, скользнул босыми ступнями в бочку, где оказалось куда светлее, чем снаружи, и притворил за собой крышку.

Воды было по колено. Нежно касалась и ласкала грубые куриловские ноги. Он пошарил пяткой там и сям, нащупав, как и ожидал, камешки. По всем ощущениям – алмазы! Набрал воздуху и нырнул. Показалось, что очень глубоко. Дно круто уходило вниз, теряясь в голубоватой дымке. Курилов не придал этому большого значения, поскольку голова стояла на тормозе. Привычный ныряла, распутыватель лески и выдиратель крючков из подводных зацепов, он не сомневался в успехе – только воздуху еще ухватить.

Однако, выплыв на поверхность, все же удивился. Воды по горло, и местность совсем незнакомая. Курилов поднял руки, чтобы нащупать люк, но, увы, не дотянулся – высокая пустота над головой! А в голове – низкая. Так и побрел незнамо куда, на цыпочках, с поднятыми руками, будто сдаваясь неведомо кому.

– Похоже, заплутал, баранки гну, – бормотал Курилов, вспоминая родную, милую автобазу. – Потерялся, верно говорю…

Ранним утром, когда Колодезников выехал на работу, кобылка Фугас как-то странно фукала и фыркала. Скорее мычала – мгну, гну! Водовозу послышались даже отдельные слова – баранки, гну, заплутал! Хотя кобылка вроде уверенно трусила по знакомым городским улицам.

Колодезников тпрукнул и строго подошел к голове. Но та поглядела такими невинными, прозрачными глазами, что совестно стало за подозрения. Навострив ухо, водовоз наконец, разобрал, что мычание из бочки. Приоткрыл крышку и увидел над водой большой белый цветок с заплывшими глазками – то ли лотос, то ли кувшинку.

Конечно, это была сильно размокшая рожа Курилова, вся в корешках и травках. Да разве сразу сообразишь? Некоторые долгие секунды они глядели друг на друга. Курилову захотелось нырнуть, уплыть подальше, но вода, будто во сне, сгустилась, превращаясь в лед, сковала.

– Шало-пня! – рявкнул водовоз и выдернул из бочки за ухо, как сорную водоросль, как чертов орех чилим, полигонум гидропипер, если по латыни.

Водопьяный от корешков и вершков, пошатываясь, Курилов побрел к автобазе. Голова кружилась, и тормоза, похоже, отказали навсегда.

Пару дней он отлеживался, переводил дух, а потом взялся, как говорится, за перо. Сроду не писал, даже в школе увиливал, а тут сел за стол и аккуратно накарябал – «Заявление». Подумал, вымарал и написал честно – «Донос».

«Вода у гражданина Колодезникова поддельная. Набуробливает из подушек в бочку водород и кислород с лесной дурью. Две подушки водорода, одна кислорода – аж два о! – захлебывался Курилов. – Дует, шепчет, улыбается и сказки воде рассказывает, баранки гну! Требую взять анализы воды, бочки, у которой ни дна, ни покрышки, а в первый черед – самого водовоза! Тогда узнаете, верно говорю! Да и кобылу Фугаску испытайте, баранки гну, – кобыла ли она или не кобыла! А то хвостом время считает», – закончил и подписался – «Доброжелатель с автобазы».

Участковый Федор Чур прежде с водовозом не сталкивался – у него в доме вода текла из крана. Дел вообще-то было немного, и он живо откликнулся на донос, вызвав Колодезникова повесткой.

«Экая образина! – думал Федор Чур, разглядывая водовоза при ярком милицейском свете. – На человека мало похож. Обезьянья порода!» Достал блокнот из набедренной сумки, чтобы записывать показания, и начал издалека:

– Почему на выборы не ходите?

Наверное, слишком, очень издалека, поскольку за три часа пути в блокноте не появилось ни строчки. И не то, чтобы водовоз угрюмо запирался. В зеленоватых глазах читалось сочувствие и желание помочь, однако словами не подтверждалось.

– Чего ж ты молчишь, скотина?! – спрашивал Федор Чур, еле сдерживаясь от грубых поступков и выражений. – Молчание усугубляет!

Водовоз вдруг оскалился, как домашний пес, понявший шутку хозяина.

– З-з-золото! – весело взвизгнул он.

– Какое золото?! Где?! – подпрыгнул Федор. – Подкуп?!

С выборов, понятно, сразу поворотили на золото, но с тем же результатом. День уже заканчивался, а в блокноте появились только два имени – собственно водовоза и его кобылы, которую звали на самом деле Фуга. А Колодезникова и того страннее – Ширварли.

«Таких не бывает, – мыслил Федор Чур. – Кличка! – и сладко обмер. – Да он же иностранец! Языка не знает! Шпион и диверсант! Отвлекает диким видом, а сам травит народонаселение».

– Я тебя выведу на чистую воду, – уверенно пообещал Федор, сажая Колодезникова за решетку.

Оставшись один, водовоз чутко огляделся, будто в новой берлоге. Принюхался, раздвинул, как заросли камыша, металлические пруты ограды и вернул на место. Кажется, ему тут понравилось. Строго и ничего лишнего. Лежанка, пол да стены. И запах вполне дикий, звериный. Одно огорчало – вода в бочке заболела. «В каком омуте зачерпнул беса?» – раздумывал вроде бы водовоз Колодезников. Всю ночь он что-то бормотал, а под утро произнес отчетливо: «Все беды пропадут, в воду уйдут!» И задремал на сорок минут.

Впрочем, и тридцати не прошло, как разбудили. Участковый Федор Чур пригласил зоолога Волкодава для экспертизы.

Давно уже зоолог присматривался к водовозу, издали меряя на глазок, вдоль и поперек, его мощный лохматый череп. И теперь был очень возбужден, что можно вблизи и законно. Особенно интересовала мандибула, то есть челюсть водовоза. У Волкодава имелся специальный прибор мандибулометр, рассчитанный на грызунов и жвачных. Не терпелось проверить мандибулометр в настоящем деле.

Для содействия Волкодав позвал тетю Мусю, ветеринара с кошачьим уклоном. В общем, собрался маленький консилиум.

Они уселись на милицейских табуретках, привинченных к полу, и осматривали, покачивая головами, водовоза. За сероватыми лохмами, как в туманном сумеречном лесу, трудно было что-либо разобрать. Только сонные глазки проступали равнодушно, будто оконца в болоте.

– А давайте-ка, коллеги, его побреем! – предложила тетя Муся, которая не терпела запущенность и меня-то заставляла стричься под полубокс раз в неделю.