– Речь идет не о десяти минутах, и вы сами это знаете, Энджел. Жить вам еще очень долго. Один человек в Калифорнии после такой операции живет уже восемнадцать лет...

– Только, ради Бога, не надо промывать мне мозги этой статистикой. Иначе меня стошнит, и сестре Рэчел придется мыть тут пол. Верите ли, ничто не придает мне так много сил, как мысль, что я смогу еще долго жить, если буду пить морковный сок и делать зарядку. – Он саркастически рассмеялся. – Мне ведь дали вторую жизнь – о-хо-хо! Просто мне придется себя вести, как Ричард Симмонс[1].

Алленфорд, мягко улыбнувшись, выпрямился.

– Ладно, про Ричарда Симмонса мы с вами еще побеседуем, а пока что пойду узнаю результаты биопсии. Надеюсь, с ними все в порядке.

Энджел зарычал:

– Если будете каркать!

Алленфорд выразительно посмотрел на Мадлен и вышел из операционной. Энджел уже открыл рот, желая что-то сказать Мадлен, но его предупредил стремительно вошедший в операционную доктор Маркус Сарандон.

Энджел картинно завел глаза к потолку.

– О Господи, еще один эскулап... И выглядит совсем как Малибу Кен[2].

Маркус в ответ откровенно рассмеялся. Он взглянул на Мадлен, поймав ее утвердительный кивок, затем повернулся к Энджелу.

– Как я вижу, наша кинозвезда подчас бывает чрезвычайно проницательной.

Энджел против желания улыбнулся:

– Туше, док.

Маркус протянул ему руку:

– Меня зовут Маркус Сарандон. Я буду... ну, в общем, помогать Мадлен ставить вас на ноги.

Энджел нахмурился.

– Это еще зачем?

Мадлен поспешно подошла к кровати Энджела.

– Я все тебе потом объясню. Сейчас ты просто слушай, что говорит Маркус. Он отличный парень.

– То же самое я могу сказать о Клинте Иствуде. Но этого недостаточно для того, чтобы Иствуд был моим врачом.

Маркус вытащил из кармана голубенький блокнот.

– Вот ваш ежедневный календарь. Тут указаны количества лекарств и время, когда их нужно принимать. Сперва посмотрите, а после мы с вами поговорим. Лучше, если разговор состоится уже завтра.

– Я не хочу говорить об этом завтра. Маркус улыбнулся.

– Восхитительный пациент. Что ж, прекрасно. Тогда я буду говорить, а вы послушаете. – Лицо Маркуса вновь озарилось очаровательной улыбкой, и он вышел из палаты.

Энджел взял календарь и швырнул его в другой конец комнаты.

Вздохнув, Мадлен подняла его и положила в ногах его кровати. Затем пододвинула свой стул.

– Ты ведешь себя прямо как избалованный ребенок.

– Заткнись.

Она улыбнулась.

– Да, чувствую, ты возвращаешься к жизни, Энджел. Интересно, что будет дальше? Станешь оттачивать на мне свой язычок?

– Ох, только вот этого не надо...

– Ты посмотри, ведь от тебя на всем этаже никому житья нет!

Энджел мрачно посмотрел на Мадлен.

– А ты хоть представляешь, каково мне самому приходится?! Лежу тут дни и ночи напролет, позволяю врачам делать с собой все, что им заблагорассудится. Иногда мне кажется, что я не живой человек, а какой-то кусок говядины. И я мечтаю... – Он вдруг как-то вмиг поскучнел и, не докончив фразы, сказал: – Уходи, Мэд.

Она наклонилась к нему поближе.

– Что случилось, Энджел?

Он помолчал несколько секунд, прежде чем ответить.

– Знаешь, я все о Фрэнсисе думаю. И снится он мне постоянно. Начинаются сны всегда по-разному, а кончаются одинаково. Мы какое-то время с ним разговариваем, а потом он протягивает ко мне руку. Сердце у меня начинает бешено колотиться, как птица за стеклом. Он что-то шепчет никак не удается разобрать, что именно, – а потом берет меня за руку и исчезает. Но и это еще не все. Такое чувство, словно он каким-то образом оказывается внутри меня. Вчера я попросил эту жирную медсестру, Бетти Буп, или как там ее, не может ли она включить другую радиостанцию. Я попросил ее найти что-нибудь из «Битлз». – Он вздохнул.— – «Битлз», черт побери. До операции я ничего, кроме «тяжелого металла», не слушал. Такого, от которого так и тянет скинуть всю одежду, остаться нагишом и хорошенько нюхнуть кокаина. А сейчас меня тянет слушать песни вроде «Yesterday». – Энджел посмотрел на Мадлен тоскливым взглядом. – Я чувствую, что потихоньку схожу с ума, Мэд.

Она сидела неподвижно. Сердце ее сильно билось в груди. Это было характерно для тех, кому пересадили сердце: считать, что в них вселилась личность донора. Но в том-то и дело, что Энджел не знал, что в его груди находится сердце Фрэнсиса. Не мог Энджел чувствовать подобные вещи – с медицинской точки зрения это был сплошной абсурд.

– У нас в клинике работает прекрасный психиатр, Энджел. Она отлично понимает, через что тебе пришлось пройти. То, что с тобой происходит, – вполне нормально. Но лучше тебе поговорить с ней.

– Вот только этого мне сейчас и недостает – – еще один доктор. Да, ты еще не знаешь одной важной детали. Вчера ночью я попросил стакан молока.

Мадлен не знала, что на это ответить.

– Нежирное молоко тебе даже полезно.

– Будешь разглагольствовать, как какой-нибудь зануда-врач, можешь сейчас же убираться отсюда. Я ведь пытаюсь тебе объяснить. – Он тяжело вздохнул, запуская руки в свои спутанные волосы. – Впрочем, все это совершенно не важно...

Она придвинулась совсем близко.

– Что именно?

Он посмотрел на Мадлен. От его усталого, печального взгляда у нее сердце разрывалось.

– Вы, доктора, говорите, что дали мне «жизнь», словно речь идет о главной роли в фильме Спилберга. Но ведь в том-то и дело, что это уже как бы не моя жизнь, Мэд.

Мое новое сердце как ботинок неподходящего размера. Я никогда не смогу забыть, что родился на свет не с этим сердцем. Может, если бы Фрэнсис сейчас был жив или рядом со мной был человек, с которым я мог бы обо всем поговорить, кто-нибудь, кто просто взял бы меня за руку... А вообще, не знаю... Я чувствую себя каким-то уродом... Она взяла его руку и мягко сжала ее в ладонях.

– Я здесь, Энджел, с тобой. Он попробовал улыбнуться.

– Я не хотел тебя обидеть, Мэд. Но ты, как мираж, увидеть можно, а потрогать нельзя. Иногда мне даже кажется, что все наше общее прошлое я выдумал. Тот беззаботный парень никак не мог быть мною. А вот тот, который на новеньком «харлее-дэвидсоне» умчался из города, – тот гораздо больше на меня похож.

Она смотрела на него и видела одиночество и боль в глазах Энджела. Она переживала вместе с ним так, что в эту минуту чувствовала настоящую боль в груди. Ей было невыносимо жаль и Энджела, и Фрэнсиса. Она хорошо знала, каково это – внезапно потерять очень близкого человека. В таком несчастье может помочь только вера, а если ее нет, то человека поглощает пустота.

А Энджел никогда ни во что не верил. И меньше всего он верил в себя.

– Это сон, который со временем забывается, – она наклонилась к нему. – Разве ты забывал меня, Энджел?

Мадлен уже давно собиралась задать ему этот вопрос, и как только слова были произнесены, Мадлен увидела ответ в его глазах. В них была боязнь ответить правду.

– Нет, – спокойным голосом произнес Энджел.

– Я понимаю, что я – не Фрэнсис, не твоя семья. Но пока я здесь, я стану помогать тебе и никуда не денусь.

– Это правда? – хриплым голосом спросил он.

Мадлен кивнула:

– Именно поэтому я не могу больше оставаться твоим кардиологом. Дальше тебя поведет доктор Маркус Сарандон. Он отличный терапевт. Ну а я... я буду поблизости, если вдруг буду тебе нужна. Останусь на правах друга.

Он нахмурился.

– Что-то не совсем понимаю...

– Я слишком эмоционально принимаю все, что с тобой происходит. – Она перевела дух и продолжила: – Слишком переживаю за тебя.

Несколько секунд Энджел молчал, внимательно разгля дывая Мадлен, затем сказал:

– Я совсем не заслужил такого отношения к себе, Мэд. Она поспешно улыбнулась ему:

– Разумеется.