Итак, встреча с кем-то у Гусева произошла утром, и случайно. Следовательно, надо было постараться выяснить его маршрут именно в это время. Тут пока была известна лишь одна точка — аэропорт.

Вальков сам не заметил, сколько времени он просидел над этой проклятой цепочкой. Разобраться во всех ее тонкостях было не так-то легко, а привлечь кого-нибудь на помощь означало посвятить постороннего человека в ход, своих мыслей и рассуждений. Этого делать было нельзя.

Только часов в десять вечера приехал наконец Вальков в управление. Там его дожидались Леров и Ибадов, оба усталые и голодные. Весь день они провели в беготне, так и не успев хоть где-нибудь перекусить. Да и нервное напряжение, непрерывный, лихорадочный поиск не позволяли думать об этом. Сосущий голод и непомерную, свинцовую усталость они ощутили только сейчас, когда ждали Валькова.

Леров беседовал с женой Гусева. Об этой беседе всегда флегматичный и невозмутимый Леров не мог рассказывать спокойно.

— Она так плакала, Алексей Макарович, сил не было смотреть, — хмурясь, говорил он. — А сама девчонка, ну просто девчонка, лет двадцать, не больше. Парню их года еще нет. Она на телефонной станции работает, на междугородных линиях. Две косички, глазки подведенные, голые коленки — ну девчонка! И любила его, вот что. Ревет, понимаете, в три ручья, и парень за ней. Пришлось его у нее отобрать. А он еще и пустил мне на рубашку. Представляете наш разговор?

На хмуром лице Лерова отразилась такая растерянность, что Вальков и Ибадов невольно улыбнулись, предаставив громадного, неуклюжего Лерова с орущим младенцем на руках.

— Два часа парня укачивали, перед этим она его кормила, а я… ну, в общем… развешивал бельишко, в магазин сбегал…

— Ладно. Давай о деле. Поздно уже, — сказал Вальков.

О деле Леров, к сожалению, узнал немного. Жена Гусева, всхлипывая и мечась по комнате, сообщила, что ее Толик недавно «психанул» и ушел к какой-то женщине, но та его прогнала, и он вернулся домой. Галя его простила, потому что вообще Толик был хороший, очень хороший, и друзья у него хорошие, и выпивал он, «как все», и всегда был «в норме». Ни на каких его друзей она жалоб не имеет и зла не держит. А самые лучшие друзья — это Володя Туляков, который вместе с ними работает, и Карим, который работает шофером на стройке, фамилии его она не знает и где точно работает — тоже. Живёт он с матерью и двумя братишками, где, она тоже не знает, кажется, в старом городе. Но оба они очень хорошие, и Володя, и Карим, оба никогда при ней «не выражались», даже выпивши, а Карим два раза деньги им одалживал и назад брать не хотел.

Вот и все, что Леров смог узнать у жены Гусева.

Обошел он и соседей. Все отзывались о Гусеве хорошо, и только один сосед назвал его «приблатненным» и «махинатором», но верить ему нельзя, так как сам он оказался горьким пьяницей и однажды даже увел из соседнего подъезда чью-то собаку и обменял на пол-литра.

— Прямо как Швейк, — улыбнулся Леров. — Только что не перекрашивал.

— Улыбаться тут нечего, — сухо заметил Вальков. — Мог бы и побольше узнать.

Леров сконфуженно умолк.

Ибадов, в противоположность Гоше, вел себя загадочно. На смуглом его лице ничего не отражалось, когда он коротко сказал:

— Надо там, на Цветочной, еще поработать. Три-четыре объекта для изучения имеются. Разрешите, Алексей Макарович? Очень прошу, пожалуйста.

Вальков больше его не расспрашивал, устало потер лоб и дал для «изучения» два дня.

Сам он на следующий день, рано утром, снова был в парке и принялся терпеливо опрашивать одного за другим всех водителей, работавших в день убийства на линии. Среди них был на этот раз и толстый улыбчивый Гена Волков, который отъехал в тот день из аэропорта вслед за Гусевым. До этого Волков стоял там довольно долго и видел, как подъехал Гусев, высадил пассажиров, сам вылез, пошел за газетой вроде, по дороге задержался около какого-то «Москвича», поговорил с водителем, потом еще с кем-то, а вернувшись, посадил женщину с мальчиком. Волков тоже посадил пассажира, и случайно его маршрут совпал с маршрутом Гусева. Он видел, как Гусев подвез пассажиров к новому дому на улице Строителей. Больше Волков не встречал Гусева.

После этого Вальков позвонил Лерову и велел отправиться на улицу Строителей и отыскать в доме по левой стороне, от угла третьем или четвертом, женщину с мальчиком, прилетевших в тот день в Ташкент, и побеседовать с ними на известный ему, Лерову, предмет, ибо вез их от аэропорта… Словом, пусть Гоша едет туда побыстрее.

Закончив этот иносказательный разговор, Вальков снова принялся за работу. Он отыскивал все новых интересовавших его людей и, с первых же слов улавливая их характер и манеру вести разговор, терпеливо, с кем дружески и напрямик, а с кем суховато, требовательно и в обход, выяснял подробности их работы в тот самый день.

Это было утомительное, а главное, не очень результативное, занятие. Почти никто из водителей не мог ему сообщить что-либо заслуживающее внимания, хотя некоторые в разное время мельком и видели Гусева то в одном, то в другом районе города. А один из лучших водителей парка Максуд Кадыров сказал:

— Я, товарищ Вальков, его в тот день, правда, не встречал, но кто-то мне сегодня говорил о нем… Кто-то говорил… Интересное что-то… — Он потер круглую бритую голову. — Вспомню… Обязательно вспомню. Общее это наше дело.

Уже начинало темнеть, спала дневная жара, когда. Вальков подвел наконец не очень радостные итоги прошедшего дня. Опрошенными оказались чуть больше половины людей из его списка. Впереди было по крайней мере еще дня два такой же проклятой, изнурительной работы, от которой у Валькова уже раскалывалась голова и ломило все тело, словно он целый день колол дрова, а не разговаривал с людьми.

Вальков сидел один на скамеечке возле диспетчерской, устало вытянув ноги, покуривая и одновременно соображая, не взять ли завтра с собой сюда Лерова, чтобы разделить с ним предстоящую работу, когда к нему неслышно подошли Кадыров и худой усатый водитель, старик Сайыпов.

— Вот, — твердо сказал Кадыров. — Вот он, ака. Можешь все сказать. Должен все сказать.

Он ушел. А Сайыпов хмуро произнес:

— Я, понимаешь, только сегодня узнал, что его убили на Цветочной. Так вот. Знаю кто, понимаешь.

Все-таки недаром, видимо, говорят, что самое простое объяснение всегда самое верное, решил Вальков.

Разом отпала необходимость уточнять утренний маршрут Гусева, разыскивать человека, которому он объявил, что возвращается к семье, устанавливать неведомую Дину, гусевского друга Карима и весь круг их знакомых. Нельзя сказать, чтобы все это перестало интересовать Валькова, нет, конечно. Но все это сразу отошло на второй план, ибо к убийству Гусева отношения не имело. Убийцей оказался совсем другой человек.

Старый водитель Сайыпов сообщил Валькову даже имя этого человека. Кстати сказать, Сайыпов тоже значился в списке работавших в тот день, но Вальков не успел до него добраться.

А рассказал Сайыпов следующее. Он тоже видел Гусева, но поздно вечером, часов в одиннадцать, когда подъехал к стоянке около Шпильковского переулка. В этот момент к Гусеву сел пассажир. Было уже темно, но недалеко висел фонарь. А у старого Сайыпова острые глаза, как у молодого. И он узнал того пассажира. Это был Ленька Чуприн, он учился в одной школе с младшей дочерью Сайыпова, даже ухаживал за ней одно время и бывал у них в доме. А потом его выгнали из школы. Сайыпов давно его не видел, очень давно. Плохое говорили про Леньку, будто он даже в тюрьме сидел. Но этого Сайыпов не знает и болтать не хочет. И вот в тот вечер Ленька сел в машину Гусева, это точно, это Сайыпов видел своими глазами. А потом Гусев подошел к Сайыпову и спросил, есть ли сейчас проезд по улице Жуковского на Цветочную, и Сайыпов ответил, что проезда сейчас там нет. Они с Гусевым еще обсудили, как ехать. И вот сегодня Сайыпов узнал, что Гусев был убит на Цветочной. А повез он туда Леньку Чуприна.

Сообщение было настолько важным, что Вальков, прихватив Сайыпова, немедленно отправился в управление. Там старый водитель уже спокойно и подробно рассказал о встрече с Гусевым, а также все, что он знал о Чуприне, хотя эти сведения и относились лишь к прошлому, о жизни Чуприна в последние годы Сайыпов ничего не мог сообщить. Он даже не знал, где тот сейчас живет.