14 июня народ, возмущенный тем, что соглашатели отреклись от революции, врывается в цейхгауз. Он хочет получить какую-нибудь гарантию против Собрания и он знает, что лучшей гарантией является оружие. Цейхгауз берут штурмом, народ вооружается.

Штурм цейхгауза — событие без непосредственных результатов, остановившаяся на полпути революция — имел, однако, следующие последствия:

1) дрожащее Собрание отменило свое вчерашнее решение и заявило, что ставит себя под защиту берлинского населения;

2) оно отреклось от министерства в жизненно важном вопросе и большинством в 46 голосов провалило кампгаузеновский проект конституции;

3) сразу же начался полный распад министерства, министры Каниц, Шверин и Ауэрсвальд вышли в отставку (из них до сего времени лишь Каниц определенно замещен Шреккенштейном), а г-н Кампгаузен лишь 17 июня испросил у Собрания трехдневный срок для пополнения своего распавшегося кабинета.

Все это было следствием штурма цейхгауза.

И в то самое время, когда последствия само вооружения народа сказываются столь разительно, правительство осмеливается осуждать само это действие народа! В то самое время, когда Собрание и министерство признают восстание, против участников последнего возбуждается судебное следствие, к ним применяют старопрусские законы, их оскорбляют на заседании Собрания и выставляют простыми ворами!

В тот самый день, когда дрожащее Собрание поставило себя под защиту борцов, бравших штурмом цейхгауз, приказы гг. Грисхейма (комиссара военного министерства) и Темме (прокурора) объявляют этих борцов «разбойниками» и «грабителями». «Либеральный» г-н Темме, которого революция вернула из изгнания, начинает строгое следствие против тех, кто продолжает революцию. Арестованы Корн, Лёвинзон и Урбан. По всему Берлину обыски следуют за обысками. Капитан Нацмер, который, правильно оценив положение, сразу же понял необходимость оставить цейхгауз, человек, который своим мирным отступлением избавил Пруссию от новой революции, а министров от величайших опасностей, — этот человек предается военному суду, к нему применяются статьи воинского устава, осуждающие его на смерть.

Соглашатели также оправляются от своего страха. На заседании 17 июня они отрекаются от борцов, штурмовавших цейхгауз, подобно тому как 9 июня они отреклись от баррикадных борцов. На этом заседании 17 июня происходит следующее:

Г-н Кампгаузен заявляет Собранию, что изложит ему теперь все обстоятельства дела, дабы оно решило, надлежит ли привлекать к судебной ответственности министерство в связи со штурмом цейхгауза.

Разумеется, для обвинения министров было основание, но не потому, что они допустили штурм цейхгауза, а потому, что они вызвали его, ловко сведя на нет один из важнейших результатов революции — вооружение народа.

После г-на Кампгаузена выступает комиссар военного министерства, г-н Грисхейм. Он дает пространное описание находящегося в цейхгаузе оружия, а именно: ружей «совершенно нового образца, секрета одной только Пруссии», оружия «исторического значения» и всяких прочих достопримечательностей. Он описывает организацию охраны цейхгауза: в верхнем этаже 250 солдат, в нижнем — гражданское ополчение. Он указывает на то, что поступление и отправка оружия из цейхгауза, как главного арсенала всего прусского государства, почти не были прерваны мартовской революцией.

После всех этих предварительных замечаний, которыми он хотел снискать симпатии соглашателей к такому крайне интересному учреждению, как цейхгауз, г-н Грисхейм подходит, наконец, к событиям 14 июня.

Внимание народа постоянно-де обращали на цейхгауз и на отправку оружия; народу внушали, что оружие якобы принадлежит ему.

Но ведь, действительно, это оружие принадлежало народу: во-первых, как национальная собственность и, во-вторых, как неотъемлемая часть завоеванного народом и гарантированного ему права на вооружение.

Г-н Грисхейм «может с определенностью заверить, что первые выстрелы были сделаны из рядов народа по гражданскому ополчению».

Это утверждение как две капли воды похоже на легенду о «семнадцати убитых солдатах» в мартовские дни.

Г-н Грисхейм рассказывает далее, как народ ворвался в цейхгауз, как гражданское ополчение отступило и как тогда «было украдено 1100 ружей новейшего образца, что является незаменимой потерей» (!). Капитана Нацмера уговорили отступить, т. е. «нарушить свой долг»; и войска отступили.

Тут г-н комиссар военного министерства переходит к тому месту своего сообщения, когда его старо-прусское сердце обливается кровью: народ осквернил святыню старой Пруссии. Послушайте только:

«Но вот в верхних помещениях цейхгауза начались самые настоящие ужасы: там крали, грабили и опустошали. Новые ружья сбрасывались вниз и разбивались, предметы древности, которым нет цены, ружья, украшенные серебром и слоновой костью, искусно сделанные, трудно восстановимые артиллерийские модели были уничтожены, добытые народной кровью трофеи и знамена, с которыми связана честь нации, разорваны и осквернены!» (Всеобщее негодование; со всех сторон крики: пфуй! пфуй!)

Это негодование старого вояки по поводу народного легкомыслия производит поистине комическое впечатление. Народ совершил «настоящие ужасы» по отношению к старым остроконечным каскам, киверам ландвера и прочему хламу, «которому нет цены»! Он сбрасывал вниз «новое оружие»! Какой «ужас» в представлении поседевшего на службе подполковника, который только в цейхгаузе мог благоговейно созерцать «новое оружие», в то время как его полк производил учения с самыми устарелыми ружьями! Народ уничтожил артиллерийские модели! Не требует ли г-н Грисхейм, чтобы народ во время революции надевал лайковые перчатки? Но что самое ужасное — трофеи старой Пруссии были осквернены и разорваны!

Г-н Грисхейм повествует нам тут о факте, который свидетельствует о том, что 14 июня берлинский народ проявил совершенно правильный революционный такт. Растоптав ногами захваченные под Лейпцигом и Ватерлоо знамена, народ Берлина тем самым отрекся от так называемых освободительных войн. Первое, что должны сделать немцы в своей революции, — это порвать со всем своим позорным прошлым.

Но старо-прусское собрание соглашателей должно было, конечно, кричать «пфуй! пфуй!» по поводу поступка, означавшего первое революционное выступление народа не только против своих угнетателей, но и против блестящих иллюзий своего собственного прошлого.

Шумно возмущаясь подобным святотатством, г-н Грисхейм не забывает отметить, что вся эта история «стоила государству 50000 талеров и оружия для нескольких батальонов».

Он продолжает:

«Нападение на цейхгауз было вызвано вовсе не стремлением к вооружению народа. Оружие было распродано за какие-то гроши».

По мнению г-на Грисхейма, штурм цейхгауза был просто-напросто делом некоего числа воров, укравших ружья, чтобы продать их за водку. Но почему «грабители» разгромили именно цейхгауз, а не богатые лавки ювелиров и менял, этого комиссар военного министерства не счел нужным объяснить.

«По отношению к несчастному (!) капитану проявлено было живое участие за то, что он нарушил свой долг, только бы, как говорят, не пролить кровь граждан; больше того, это деяние изобразили как заслуживающее признательности и благодарности; сегодня его даже посетила депутация, которая требует, чтобы это деяние было признано заслуживающим благодарности всего отечества. (Возмущение.) Это были депутаты различных клубов во главе с асессором Шраммом. (Возмущение правых и крики «пфуй!») Совершенно бесспорно, что капитан нарушил первый и важнейший долг солдата — он оставил свой пост вопреки определенно данной ему инструкции не покидать его без особого приказа. Ему внушили, что своим отступлением он спасает трон, что все войска, будто бы, покинули город и что король бежал из Потсдама. (Возмущение.) Он поступил подобно тому коменданту в 1806 г., который просто-напросто сдал вверенную ему крепость, вместо того, чтобы защищать ее. Что касается возражения, будто своим отступлением он помешал пролитию крови граждан, то оно отпадает само собой; никто не пострадал бы ни в малейшей степени, так как он сдал свой пост в тот самый момент, когда на помощь ему приближалась остальная часть батальона». (Крики «браво» справа, шиканье слева.)