Проходя через колониальный отдел, Юфимия с некоторым неудовольствием заметила прекрасную фигуру какой-то дамы, стоявшей спиной к ней. Незнакомка была так идеально сложена, так изящна, так хорошо одета, что Юфимия инстинктивно почувствовала во всём этом какое-то нарушение благопристойности: такая внешность, как подсказывала ей скорее интуиция, чем опыт, редко сочетается с добродетелью – по крайней мере в представлении самой Юфимии, спина которой всегда доставляла много хлопот портнихам.
Её подозрения оправдались. Молодой человек, появившийся из аптекарского отдела, поспешно снял шляпу и подошёл к этой неизвестной даме.
И тут Юфимия узнала обоих: дама, несомненно, была миссис Сомс, молодой человек – мистер Босини. Спешно занявшись покупкой тунисских фиников – неудобно же, в самом деле, показываться знакомым нагруженной свёртками, да ещё в такой ранний час, – Юфимия стала невольной, но весьма заинтересованной свидетельницей их короткой встречи.
Лицо миссис Сомс, обычно бледное, покрылось нежным румянцем; мистер Босини держался как-то странно, хотя был очень интересен (Юфимия находила, что у него благородная внешность, а кличка «пират», которой его наградил Джордж, казалась ей чрезвычайно романтичной – просто очаровательной). Босини точно просил о чём-то. Они так увлеклись своим разговором – вернее, Босини увлёкся, потому что миссис Сомс больше молчала, что загородили дорогу другим. Какому-то старенькому генералу, пробиравшемуся в табачное отделение, пришлось обойти их, но, взглянув на миссис Сомс, этот старый дуралей снял шляпу! Как это похоже на мужчин!
Но больше всего заинтриговали Юфимию глаза миссис Сомс. Она ни разу не взглянула на мистера Босини во время разговора, но когда он уходил, посмотрела ему вслед. Боже, какими глазами!
Взгляд Ирэн Юфимия долго не могла забыть. Не будет преувеличением, если мы скажем, что её поразили тоска и нежность, светившиеся в этих глазах, словно она хотела вернуть его и взять обратно свои слова.
Впрочем, где уж тут заниматься наблюдениями, когда надо идти покупать шёлк, но Юфимия была «ужасно заинтригована, ужасно!» Юфимия кивнула миссис Сомс, чтобы та знала, что её видели; и, рассказывая после об этой встрече своей приятельнице Фрэнси (дочери Роджера), добавила: «Она так смутилась!..»
Джемс, не хотевший сразу же поверить в это новое доказательство правильности своих опасений, прервал Юфимию:
– Они, вероятно, выбирали обои.
Юфимия улыбнулась.
– В колониальном отделе? – мягко сказала она и, взяв со стола книгу, спросила: – Значит, вы разрешаете почитать её, тётечка? До свидания! – и вышла из комнаты.
Джемс встал почти следом за ней; он и так засиделся.
Зайдя в контору «Форсайт, Бастард и Форсайт», он застал сына за составлением протеста по судебному делу. Сомс сдержанно поздоровался с отцом и, вынув из кармана письмо, сказал:
– Посмотрите, вас это должно заинтересовать.
Джемс прочёл следующее:
«Слоун-стрит, 309Д.
15 мая.
Дорогой Форсайт!
Постройка Вашего дома закончена, и я считаю свои обязанности выполненными. Но прежде чем продолжать внутреннюю отделку, которую я взял на себя по Вашей просьбе, мне бы хотелось предупредить Вас, что я согласен работать только в том случае, если мне будет предоставлена полная свобода действий.
Приезжая на стройку. Вы всякий раз привозите с собой новые предложения, которые идут вразрез с моими планами. У меня имеются три Ваших письма, в каждом из них Вы настаиваете на какой-нибудь детали, которая мне самому и в голову бы не пришла. Вчера днём на постройку приезжал Ваш отец и сделал целый ряд не менее ценных замечаний.
Я ещё раз прошу Вас обдумать, намерены ли Вы поручить мне отделку дома или нет. Что касается меня, то я предпочёл бы последнее.
Но имейте в виду, что, взяв на себя эту работу, я буду действовать совершенно самостоятельно и не потерплю никакого вмешательства.
Если я возьмусь за дело, я выполню его как следует, но мне нужна полная свобода действий.
Трудно сказать, почему Босини написал такое письмо, – не исключена возможность, что одним из поводов был протест, внезапно вспыхнувший в нём против взаимоотношений с Сомсом – извечных взаимоотношений между Искусством и Собственностью, выраженных на многих необходимейших приспособлениях нашего века с предельным лаконизмом, который не уступит лаконизму лучших строк Тацита[43]:
Томас Т. Сорроу , изобретатель,
Берт. М. Пэдленд , владелец изобретения.
– Что же ты думаешь ответить? – спросил Джемс.
Сомс даже не повернул головы.
– Я ещё не решил, – сказал он и снова занялся составлением протеста.
Один из его клиентов застроил чужой участок и совершенно неожиданно получил неприятное уведомление о необходимости снести все постройки. Внимательно изучив обстоятельства дела. Сомс, однако, усмотрел за своим клиентом так называемое право добросовестного владения, и хотя участок, несомненно, принадлежал кому-то другому, застройщик имел все основания не выпускать его из рук и должен был этими основаниями воспользоваться; и, дав такой совет, Сомс следовал теперь морской команде: «Так держать».
Дельные указания Сомса создали ему прекрасную репутацию; о нём говорили: «Обратитесь к молодому Форсайту – толковый малый!» И Сомс ценил такую репутацию превыше всего.
Природная молчаливость чрезвычайно помогала ему; ничто другое не могло в такой же степени внушить клиентам, в особенности клиентам состоятельным (а других у Сомса не было), абсолютной уверенности, что они имеют дело с надёжным человеком. Да он и был надёжный. Традиции, привычки, воспитание, унаследованные склонности, природная осторожность – все это вместе складывалось в профессиональную честность, не поддающуюся никаким соблазнам уже по одному тому, что в основе её лежало врождённое отвращение к риску. Как мог он пасть, если душа его восставала против всего того, что ведёт к падению! Человек, стоящий обеими ногами на полу, не может упасть.
И все те бесчисленные Форсайты, которым приходилось пользоваться услугами надёжного человека для ведения нескончаемых дел, касающихся того или иного вида собственности (начиная с жён и кончая правом пользования водными источниками), находили, что обращаться к Сомсу можно без всякого риска и с выгодой для себя. Надменный вид и умение выискивать всевозможные прецеденты тоже шли ему на пользу – ни с того, ни с сего человек не станет держаться так надменно!
Сомс был фактически главой фирмы, хотя Джемс до сих пор чуть ли не ежедневно заходил в контору убедиться собственными глазами, все ли тут в порядке; правда, выражалось это в том, что он садился в кресло, скрестив под столом ноги, слегка путал уже решённые вопросы и вскоре уходил; на третьего же компаньона – Бастарда, человека ничтожного, взваливали груду дел, но с мнением его никогда не считались.
Итак, Сомс упорно работал над составлением протеста. Однако из этого не следует, что он был совершенно спокоен. Вот уже сколько дней его мучило предчувствие неминуемой беды. Он пытался объяснить своё состояние нездоровьем – печень пошаливает, – но знал, что это неправда.
Сомс посмотрел на часы. Через пятнадцать минут надо быть на общем собрании акционеров «Новой угольной компании», возглавляемой дядей Джолионом; там он увидится с дядей и поговорит относительно Босини; что именно будет сказано, Сомс ещё не решил, но во всяком случае до разговора с дядей Джолионом он не станет отвечать на это письмо. Сомс встал и спрятал черновик протеста в ящик стола. Пройдя в маленькую тёмную уборную, он зажёг свет, вымыл руки коричневым виндзорским мылом и насухо вытер их полотенцем. Затем причесал волосы, стараясь не спутать пробора, потушил свет, взял шляпу и, сказав, что вернётся к половине третьего, вышел на Полтри[44].
