Я ее не приглашала. Шнап? Шнап? Ах, Любушка… Это ведь, кажется, твоя бывшая акушерка?

ЛЮБОВЬ:

Да. Страшная женщина. Не надо ее.

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Раз она пришла меня поздравить, то нельзя гнать. Не мило.

ЛЮБОВЬ:

Как хочешь. (Ревшину.) Ну, живо. Зовите.

ВЕРА:

Мы ее последний раз видели на похоронах…

ЛЮБОВЬ:

Не помню, ничего не помню…

ТРОЩЕЙКИН:(собирается уйти налево).

Меня, во всяком случае, нет.

ВЕРА:

Напрасно, Алеша. Племянница ее первого мужа была за двоюродным братом Барбашина.

ТРОЩЕЙКИН:

А! Это другое дело…

входит Элеонора Шнап: фиолетовое платье, пенсне.

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Как любезно, что вы зашли. Я, собственно, просила не разглашать, но, по-видимому, скрыть невозможно.

ЭЛЕОНОРА ШНАП:

К сожаленью, об этом уже говорит вес, вес город.

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Именно, к сожалению! Очень хорошо. Я сама понимаю, что этим нечего гордиться: только ближе к могиле. Это моя дочь Вера. Любовь, вы, конечно, знаете, моего зятя тоже, а Надежды у меня нет.

ЭЛЕОНОРА ШНАП:

Божмой! Неужели безнадежно?

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Да, ужасно безнадежная семья. (Смеется.) А до чего мне хотелось иметь маленькую Надю с зелеными глазками.

ЭЛЕОНОРА ШНАП:

Т-ак?

ЛЮБОВЬ:

Тут происходит недоразумение. Мамочка!

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Присаживайтесь, пожалуйста. Сейчас будем чай пить.

ЭЛЕОНОРА ШНАП:

Когда я сегодня узнала, то приам всплеснула руками. Думаю себе: нужно чичас проведать пойти.

ЛЮБОВЬ:

И посмотреть, как они это переживают?

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Да она-то откуда знает? Алеша, ты разболтал?

ЛЮБОВЬ:

Мамочка, я тебе говорю, тут происходит идиотская путаница. (К Шнап.) Дело в том, что сегодня рождение моей матери.

ЭЛЕОНОРА ШНАП:

Несчастная мать! О, я все панмаю…

ТРОЩЕЙКИН:

Скажите, вы, может быть, этого человека…

ЛЮБОВЬ:

Перестань, пожалуйста. Что это за разговоры?

ЭЛЕОНОРА ШНАП:

Друг спознается во время большого несчастья, а недруг во время маленьких. Так мой профессор Эссер всегда говорил. Я не могла не прийти…

ВЕРА:

Никакого несчастья нет. Что вы! Все совершенно спокойны и даже в праздничном настроении.

ЭЛЕОНОРА ШНАП:

Да, это хорошо. Никогда не нужно поддаваться. Нужно держаться - так! (Любови.) Бедная, бедная вы моя! Бедная жертвенница. Благодарите бога, что ваш младенчик не видит всего этого.

ЛЮБОВЬ:

Скажите, Элеонора Карловна… а у вас много работы? Много рожают?

ЭЛЕОНОРА ШНАП:

О, я знаю: моя репутация - репутация холодного женского врача… Но, право же, кроме щипцов я имею еще большое грустное сердце.

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Во всяком случае, мы очень тронуты вашим участием.

ЛЮБОВЬ:

Мамочка! Это невыносимо…

Звонок.

ТРОЩЕЙКИН:

Так, между нами: вы, может быть, этого человека сегодня видели?

ЭЛЕОНОРА ШНАП:

Чичас заходила, но его не было у себя. А что, желайте передать ему что-либо?

Входит Ревшин.

РЕВШИН:

К вам, Алексей Максимович, госпожа Вагабундова.

ТРОЩЕЙКИН:

Сию минуту. Слушай, Люба, когда придет Куприков, вызови меня немедленно.

Вагабундова входит как прыгающий мяч: очень пожилая, белое с кружевами платье, такой же веер, бархотка, абрикосовые волосы.

ВАГАБУНДОВА:

Здрасте, здрасте, извиняюсь за вторженье!
Алексей Максимович, ввиду положенья -

ТРОЩЕЙКИН:

Пойдем, пойдем!

ВАГАБУНДОВА:

- и данных обстоятельств -

ЛЮБОВЬ:

Сударыня, он сегодня очень в ударе, увидите!

ВАГАБУНДОВА:

Без препирательств!
Нет - нет - нет - нет.
Вы не можете рисовать мой портрет.
Господи, как это вам нравится!
Убивать такую красавицу!

ТРОЩЕЙКИН:

Портрет кончить необходимо.

ВАГАБУНДОВА:

Художник, мне не нужно геройства!
Я уважаю ваше расстройство:
я сама вдова -
и не раз, а два.
Моя брачная жизнь была мрачная ложь
и состояла сплошь
из смертей.
Я вижу, вы ждете гостей?

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

Присаживайтесь, пожалуйста.

ВАГАБУНДОВА:

Жажду новостей!

ТРОЩЕЙКИН:

Послушайте, я с вами говорю серьезно. Выпейте чаю, съешьте чего хотите, - вот эту гулю с кремом, - но потом я хочу вас писать! Поймите, я, вероятно, завтра уеду. Надо кончать!

ЭЛЕОНОРА ШНАП:

Т-ак. Это говорит разум. Уезжайте, уезжайте и опять уезжайте! Я с мосье Барбашиным всегда была немножко знакома запанибрата, и, конечно, он сделает что-либо ужасное.

ВАГАБУНДОВА:

Может быть, метнет бомбу?
А, - хватит апломбу?
Вот метнет
и всех нас
сейчас - сейчас
разорвет.

АНТОНИНА ПАВЛОВНА:

За себя я спокойна. В Индии есть поверье, что только великие люди умирают в день своего рождения. Закон целых чисел.

ЛЮБОВЬ:

Такого поверья нет, мамочка.

ВАГАБУНДОВА:

Поразительное совмещенье:
семейный праздник и - это возвращенье!

ЭЛЕОНОРА ШНАП:

Я то же самое говорю. Они были так счастливы! На чем держится людское счастье? На тоненькой-тоненькой ниточке!

ВАГАБУНДОВА: (Антонине Павловне).

Какое прелестное ситечко!
Мне пожиже, пожиже…
Да, счастье, - и вот - поди же!

ВЕРА:

Господи, что же вы их уже отпеваете? Все отлично знали, что Барбашин когда-нибудь вернется, а то, что он вернулся несколько раньше, ничего, в сущности, не меняет. Уверяю вас, что он не думает о них больше.

Звонок.

ВАГАБУНДОВА:

Не говорите. Я все пережила…
Поверьте, тюрьма его разожгла!
Алексей Максимович, душенька, нет!
Забудем портрет.
Я не могу сегодня застыть.
Я волнуюсь, у меня грудь будет ходить.

Ревшин входит.

РЕВШИН:

Евгенья Васильевна с супругом, а также свободный художник Куприков.

ТРОЩЕЙКИН:

А, погодите. Он ко мне. (Уходит.)