То, что добродетели, которые непосредственно полезны или приятны личности, обладающей ими, оказываются желанными вследствие эгоизма, было бы, конечно, излишне доказывать. Воистину моралисты могут избавить себя от тех усилий, которые они нередко прилагают, предписывая соответствующие обязанности. Для чего умножать аргументы, убеждающие, что умеренность выгодна, а излишек удовольствия вреден, когда очевидно, что последний именуется излишком только из-за приносимого им вреда и что, если бы, например, неограниченное потребление крепких напитков вредило здоровью и способностям духа и тела не больше, чем потребление воздуха или воды, оно никоим образом не было бы в большей степени порочным или предосудительным.
По-видимому, в равной мере излишне доказывать, что компанейские добродетели—хорошие манеры и остроумие, благопристойность и мягкость—более желанны, чем противоположные качества. Уже одно тщеславие безотносительно к каким-либо иным соображениям является достаточным мотивом, чтобы вселить в нас желание обладать этими совершенствами. Никогда не было ни одного человека, который хотел бы быть в данном отношении неполноценным. Все наши недостатки в этой области проистекают от плохого образования, недостатка способностей или же от извращенного и лишенного гибкости предрасположения. Хотели бы вы, чтобы компания, с которой вы имеете дело, завидовала вам, восхищалась, следовала за вами, а не ненавидела, презирала и избегала вас? Будет ли кто-нибудь серьезно раздумывать в этом случае? И подобно тому как никакая радость не искренна без какого-либо отношения к компании и обществу, общество не может быть приятным или хотя бы сносным, если человек ощущает, что его присутствие нежеланно, и повсюду наталкивается на признаки, свидетельствующие об отвращении и омерзении к нему.
Но почему в наиболее крупных сообществах и объединениях человечества не должно случаться того же самого, что и в частных кружках и компаниях? Почему утверждение, что такие широко простирающиеся добродетели, как человеколюбие, великодушие, благожелательность, желанны с точки зрения счастья и личного интереса, более сомнительно, чем подобное утверждение относительно таких ограниченных дарований, как остроумие и благовоспитанность? Опасаемся ли мы, что эти социальные аффекты в большей мере и более непосредственно, чем другие стремления, воспрепятствуют частной пользе и что они не смогут быть удовлетворены без того, чтобы в значительной мере были принесены в жертву честь и выгода?
Если это так, то мы лишь весьма плохо осведомлены о природе человеческих аффектов и словесные дистинкции влияют на нас больше, чем реальные различия.
Какие бы противоречия ни усматривали профаны между эгоистическими и социальными чувствами или склонностями, в действительности они не в большей мере противостоят друг другу, чем склонности эгоистические и честолюбивые, эгоистические и мстительные, эгоистические и тщеславные. Должна существовать некоторая первоначальная склонность, которая была бы основой себялюбия, придавая привлекательность объектам его стремления, и ничто не подходит к этой цели больше, чем благожелательность или человеколюбие. Блага, даруемые судьбой, затрачиваются на то или иное удовольствие. Скупец, который сберегает свой годовой доход и дает его взаймы под проценты, в действительности тратит его на удовлетворение своей скупости. И было бы трудно показать, почему человек теряет вследствие великодушного действия больше, чем вследствие какого-либо другого способа затраты, поскольку самое крайнее, чего он может достичь посредством самого последовательного эгоизма,—это потворство некоторой привязанности.
Далее, если жизнь, лишенная аффектов, должна быть совершенно безвкусной и утомительной, то пусть какой-либо человек допустит, что он имеет полную возможность формировать свои собственные склонности, и обдумает, какое вожделение или желание были бы выбраны им в качестве основания своего счастья и радости. Он обнаружит, что всякая склонность, когда она успешно удовлетворяется, доставляет удовольствие, пропорциональное ее силе и страстности, но кроме этого общего всем склонностям преимущества непосредственное чувство благожелательности и дружбы, человеколюбия и доброты исполнено спокойствия и нежности, сладостно и приятно, независимо от каких-либо превратностей судьбы и случайностей. Эти добродетели, кроме того, сопровождаются приятным сознанием или воспоминанием и поддерживают хорошее настроение как у других, так и у нас самих, ибо мы сохраняем приятную мысль о том, что нами исполнена обязанность по отношению к человечеству и обществу. И хотя все люди проявляют ревность к нашим успехам в удовлетворении скупости и честолюбия, мы почти уверены в их благосклонности и благожелательности, когда упорно придерживаемся стези добродетели и заняты осуществлением благородных планов и целей. Существует ли иной аффект, в связи с которым мы обнаружили бы так много преимуществ сразу: приятное чувство, удовлетворенное сознание, хорошую репутацию? Но в истинности всего этого, как мы можем наблюдать, люди вполне убеждены сами. И они несовершенным образом исполняют свои обязанности по отношению к обществу не потому, что не желают быть великодушными, дружелюбными и человечными, а потому, что не чувствуют себя таковыми.
Рассматривая порок с величайшей беспристрастностью и делая по отношению к нему все допустимые скидки, мы должны признать, что ни в одном случае нет малейшего предлога, чтобы отдать ему с точки зрения эгоизма предпочтение перед добродетелью, за исключением, быть может, случая со справедливостью, когда человек, рассматривая вещи в определенном свете, может, по-видимому, часто думать, что он терпит ущерб вследствие своей честности. И хотя признается, что без уважения к собственности общество не могло бы существовать, однако в соответствии с несовершенным способом осуществления человеческих дел смышленый негодяй в отдельных случаях мог бы подумать, что акт беззакония или неверности приведет к значительному возрастанию его богатства, не причиняя сколько-нибудь существенного ущерба социальному единству и союзу. То, что честность есть наилучшая политика, быть может, и хорошее общее правило, однако оно подвержено многим исключениям. И быть может, можно подумать, что наиболее мудро ведет себя тот, кто соблюдает общее правило, но пользуется преимуществами всех исключений из него.
Я должен признать, что если кто-либо думает, что это рассуждение настоятельно требует ответа, то будет довольно трудно найти такой ответ, который покажется ему удовлетворительным и убедительным. Если его сердце не восстает против таких гибельных принципов, если он не испытывает отвращения к подлым и злодейским мыслям, значит, он действительно утратил важнейший мотив, побуждающий к добродетели, и можно ожидать, что его практические действия будут соответствовать его умонастроениям. Но у всех благородных натур антипатия к предательству и мошенничеству слишком сильна, чтобы ее могли уравновесить какие-либо перспективы барыша или денежных выгод. Внутренний покой духа, сознание своей честности, удовлетворенность, возникающая, когда окидываешь взором собственное поведение,— эти условия крайне необходимы для счастья, и каждый честный человек, который чувствует их важность, будет бережно относиться к ним и заботиться о них.
Такому человеку часто доставляет удовольствие зрелище того, как, несмотря на все хитрости и уловки негодяев, их предают собственные принципы и, в то время как они стремятся хладнокровно и скрыто осуществить свои мошенничества, им встречается соблазнительный случай, их природа оказывается слабой и они попадают в ловушку, откуда не могут выбраться, не утратив полностью репутации и не лишившись всякого доверия людей в будущем.
Да и будь негодяи даже очень скрытны и удачливы, честный человек, если он не совсем лишен философского склада или даже обычной наблюдательности и рассудительности, обнаружит, что в конечном счете они являются величайшими простофилями, которые пожертвовали бесценными радостями личности, по крайней мере что касается их самих, ради приобретения бесполезных безделушек и пустяков. Ведь так мало требуется, чтобы удовлетворить потребности своей природы! И если говорить об удовольствии, то какое сравнение может быть между удовольствием, которое не покупается, от бесед, общества, занятий науками, даже от здоровья и обычных красот природы, но прежде всего от мирных размышлений о собственном поведении, какое сравнение, говорю я, может быть между всем этим и лихорадочным, пустым развлечением, связанным с роскошью и затратами? Эти естественные удовольствия воистину бесценны как потому, что они ниже всякой цены с точки зрения их купли, так и потому, что они выше ее с точки зрения доставляемых ими радостей.
