Но во-вторых, неудивительно, что языки не должны быть очень точны при указании границ между добродетелями и талантами, пороками и недостатками, поскольку, внутренне оценивая таковые, мы в столь незначительной мере проводим различие между ними. Действительно, по-видимому, достоверно, что чувство осознанной ценности, самоудовлетворенности, проистекая только из рассмотрения человеком собственного поведения и характера, по-видимому, достоверно, говорю я, что это чувство, хотя и наиболее распространенное из всех других, но не имеющее надлежащего наименования в нашем языке⁹⁹, берет начало от таких качеств, как мужество и способность, прилежание и изобретательность, равно как и от любых иных духовных совершенств. С другой стороны, кто не испытывает глубокой подавленности под влиянием размышлений о собственной глупости и невоспитанности и не чувствует втайне боли и раскаяния всякий раз, когда в его памяти встает какое-либо прошлое событие, в связи с которым он вел себя глупо и невоспитанно? Никакое время не может стереть тягостных воспоминаний человека о своем глупом поведении или об оскорблениях, которые он навлек на себя из-за своей трусости или неосторожности. Они упорно преследуют его в часы одиночества, гнетуще действуют на его самые вдохновенные мысли и приводят к тому, что он даже самому себе представляется в самом презренном и неприглядном виде, какой только можно вообразить.

Существует ли что-либо, что мы в большей мере старались бы скрыть от других людей, чем такие промахи, слабости и низости; существует ли что-либо, из-за чего мы в большей мере опасались бы оказаться выставленными на посмешище? И не являются ли главными объектами тщеславия наше мужество и наши познания, наша мудрость и воспитанность, наше красноречие и умение держаться, наш вкус и наши способности? Мы демонстрируем все это тщательно, если не хвастливо, и обычно проявляем больше стремления выделиться на данном поприще, чем даже на поприще самих социальных добродетелей, которые в действительности представляют собой большую ценность. Добродушие и честность, особенно последняя, столь необходимы, что хотя любое нарушение этих обязанностей влечет за собой величайшее осуждение, однако обычные примеры их соблюдения, представляющиеся существенными для поддержания человеческого общества, не встречают возвышенных похвал. И в этом, по моему мнению, заключается причина того, почему люди, которые зачастую так щедро превозносят качества своего сердца, избегают хвалить достоинства своей головы; ведь последние добродетели, являясь, как предполагается, более редкими и необыкновенными, оказываются более обычными объектами гордости и самомнения, и когда кто-либо хвастается ими, то это порождает сильное подозрение насчет наличия у данного человека этих качеств.

Трудно сказать, оскорбите ли вы человека больше, если вы, говоря о его характере, назовете его негодяем или же трусом; и в такой ли же мере скотоподобный обжора или пьяница отвратителен и презрен, как и эгоистический, подлый скряга. Если бы мне был предоставлен выбор, то ради собственного счастья и самоудовлетворения я скорее хотел бы иметь дружелюбное, человеколюбивое сердце, чем обладать всеми другими добродетелями Демосфена и Филиппа, вместе взятыми. Но я скорее предпочел бы, чтобы мир считал меня одаренным далеко простирающейся гениальностью и неустрашимым мужеством, и от этого ожидал бы более дружного общего восхищения и оваций. Положение, которого человек добивается в жизни, прием, который он встречает в обществе, уважение, которое ему оказывают при знакомстве с ним,— все эти преимущества во многом зависят от его здравого смысла и рассудительности, равно как и от любых иных сторон его характера. Пусть у человека самые лучшие намерения в мире и он исключительно далек от всякой несправедливости и насилия, все же он никогда не будет в состоянии заставить как следует уважать себя, если хотя бы в скромной мере не будет обладать способностями и умом.

О чем же тогда можем мы здесь спорить? Если здравый смысл и мужество, умеренность и трудолюбие, мудрость и знание по общему признанию образуют значительную часть личного достоинства, если человек, обладающий этими качествами, в наибольшей степени удовлетворен самим собой и имеет право на доброжелательность, уважение и услуги других людей более, чем кто-либо, кто лишен их, если, короче говоря, чувства, которые возникают благодаря дарованиям и социальным добродетелям, сходны между собой, то имеются ли какие-нибудь основания для того, чтобы быть щепетильными в отношении слова или спорить, имеют ли право эти качества именоваться добродетелями? ⁸⁰ Можно, правда, ссылаться на то, что чувство удовлетворения, которое порождается этими достоинствами, не только ниже того чувства, которое сопровождает добродетели справедливости и человеколюбия, но и несколько отлично от него. Однако это, по-видимому, не является достаточным основанием для того, чтобы зачислять их в различные классы и наделять различными наименованиями. Характер Цезаря и характер Катона в том виде, как их изображает Саллюстий , оба добродетельны в самом строгом и узком смысле этого слова, но они добродетельны по-разному. Чувства, которые они вызывают, также неодинаковы. Один вызывает любовь, а другой—уважение. Один привлекателен, а другой внушает почтение. Мы хотели бы встретить один из этих характеров у друга, а другим желали бы обладать сами. Аналогичным образом то уважение, которое сопровождает умеренность, трудолюбие или бережливость, может быть несколько отличным от того, которым вознаграждаются социальные добродетели, хотя это и не два совершенно разных вида уважения. И воистину мы можем наблюдать, что все эти качества не вызывают одобрения одного и того же рода и это характерно для них более, чем для каких-либо иных добродетелей. Здравый смысл и гениальность порождают уважение и известность. Остроумие же и юмор вызывают любовь и привязанность ¹⁰⁰.

Большинство людей, я полагаю, легко согласится с определением изящного и рассудительного поэта:

Добродетель (ибо простое добродушие есть глупость)—

Это чувство и дух, соединенные с человеколюбием ¹⁰¹.

Какие притязания может иметь на нашу великодушную помощь или добрые услуги человек, который развеял свое

богатство по ветру ради чрезмерных расходов, пустого тщеславия, химерических прожектов, беспутных удовольствий и расточительных игр? Эти пороки (а мы не колеблемся назвать их так) навлекают не вызывающие сострадания беды и презрение на каждого, кто подвержен им.

Ахей, мудрый и рассудительный государь, попал в роковую ловушку, которая стоила ему короны и жизни, после того как он использовал все разумные меры предосторожности, чтобы обезопасить себя от этого. Благодаря этому, говорит историк, он стал подлинным объектом уважения и сострадания, а его предатель—объектом лишь ненависти и презрения ¹⁰².

Поспешное бегство и неосмотрительная небрежность Помпея в начале гражданских войн показались Цицерону столь возмутительными ошибками, что совершенно подорвали его дружественное отношение к этому великому человеку. Подобным же образом, говорит он, недостаток чистоплотности, благопристойности и рассудительности у возлюбленной отвращает от нее наши симпатии. Так он выражается, когда говорит не как философ, но как государственный деятель и человек света своему другу Аттику ¹⁰³.

Но тот же Цицерон, когда он рассуждает как философ, подражая всем древним моралистам, весьма расширительно трактует свои идеи добродетели и охватывает данным почетным наименованием все похвальные качества и дарования духа. Это приводит к третьему соображению, которое мы намереваемся выдвинуть, а именно к соображению о том, что древние моралисты, и притом самые лучшие из них, не проводили существенного различия между разными видами духовных дарований и недостатков, но трактовали равным образом все эти виды как нечто охватываемое названиями добродетель и порок и делали их без всякого исключения предметом своих моральных рассуждений ⁸³. Благоразумие, как разъясняется в сочинении Цицерона «Об обязанностях», есть та проницательность, которая ведет к открытию истины и предохраняет от ошибок и заблуждений¹⁰⁴. Великодушие, умеренность, благопристойность также в общем являются там предметом обсуждения. И так как этот красноречивый моралист следовал общепринятому делению на четыре основные добродетели, то наши социальные обязанности образуют только одну рубрику в общей классификации, данной им в связи с рассматриваемым предметом ¹⁰⁵.