Повернувшись к нему, она не сдвинулась с места при его приближении, два ее широко раскрытых глаза встретили его взгляд в упор. Однако по некотором размышлении Матиас начал сомневаться, смотрела ли она на него или на что-то другое вдали – что-то очень большое. Зрачки ее были неподвижны; ни один мускул не дрогнул на лице. Не опуская глаз и не меняя своего неудобного положения, она повернула плечи и грудь влево.
Во что бы то ни стало ему надо было что-то сказать. Три стакана на сушилке почти высохли. Женщина взяла их один за другим, быстрым взмахом полотенца обтерла и спрятала под прилавок, туда, откуда достала их вначале. Они снова заняли свое место в конце длинного ряда других таких же предметов – как и они, невидимых для посетителей.
Но поскольку располагать серии стаканов рядами было неудобно для дела, их сдвигали на полках в четырехугольники. Три стакана для аперитивов были поставлены рядом с тремя такими же, завершая первый ряд из шести стаканов; за ними располагался второй, точно такой же ряд; за ним третий, четвертый и т. д. Самые дальние ряды терялись где-то в темной глубине шкафа. Справа и слева от этой серии предметов, а также сверху и снизу, на соседних полках, были прямоугольно выставлены и другие серии, различавшиеся размерами, формой некоторых своих деталей и изредка цветом.
Тем не менее то тут, то там замечались мелкие нарушения. В последнем ряду стаканов, предназначенных для большинства винных аперитивов, отсутствовал один предмет; кроме того, два стакана были не такими, как остальные, их отличала легкая розоватость. Таким образом, этот неоднородный ряд включал в себя (с запада на восток): три единицы, соответствующие типовому образцу, два розовых экземпляра и одно свободное место. Стаканы этой серии напоминали в миниатюре слабовыпуклый бочонок. Из одного из них – бесцветного – только что пил коммивояжер.
Он поднял глаза на седовласую толстушку и увидел, что она смотрит на него – и возможно, уже давно.
– Значит, Мария… Что ей от меня было надо? Вы сейчас сказали… По какому поводу она заговорила обо мне?
Хозяйка по-прежнему не сводила с него глаз. Она подождала с минуту, прежде чем ответить:
– Просто так. Она только спросила, не видели ли мы вас. Она надеялась, что найдет вас в деревне. В какой-то мере и ради этого она ехала сюда.
Снова помолчав, она добавила:
– Думаю, ей хотелось взглянуть на ваш товар.
– Так вот в чем все дело-то! – произнес коммивояжер. – Да вы и сами можете убедиться, что он стоит того, чтобы ради этого проделать путь в несколько километров. Наверное, мать ей сказала. Если вам еще не доводилось видеть такие прекрасные часы, дамы-господа, приготовьтесь…
Не переставая говорить в той же полупародийной манере, он взял стоявший у него между ног чемоданчик, повернулся и отнес его на соседний столик, рядом с тем, за которым выпивали три моряка. Моряки обратили к нему свои взгляды; один из них передвинул стул, чтобы лучше видеть. Женщина обогнула стойку и подошла поближе.
Щелчок замка из фальшивой меди, крышка, черный ежедневник, все шло нормально, гладко и без отклонений. С речью, как всегда, получалось немного хуже, чем с жестами, но в целом ничего такого из ряда вон выходящего. Хозяйка захотела примерить несколько моделей, и их пришлось снимать с картонок, а затем кое-как надевать обратно. Она по очереди нанизывала их на запястье и, чтобы посмотреть, насколько эффектно они выглядят, поворачивала руку разными сторонами, демонстрируя при этом неожиданное кокетство, которое никак нельзя было заподозрить, судя по ее внешности. В конце концов она купила массивные часы с богато изукрашенным циферблатом, на котором время обозначали не цифры, а мелкие непонятные рисунки из сплетающихся завитков. Может быть, изначально художник и вдохновлялся формой первых двенадцати чисел; но теперь от них оставалось столь немногое, что узнать по ним время было практически невозможно – во всяком случае, без углубленного изучения.
Двое из моряков, которые хотели сначала узнать мнение своих жен, попросили коммивояжера зайти к ним после обеда. Они жили в деревне, расположение которой было совсем несложным; тем не менее они пустились в долгие объяснения, давая точные указания, где находятся дома каждого из них. По всей видимости, они сообщали ему массу ненужных или излишних подробностей, но так дотошно и так настойчиво, что Матиас растерялся. Даже намеренно ошибочное описание местности не могло бы сбить его с толку больше, чем это; в действительности он не был уверен, что в их многословные объяснения не замешана добрая доля противоречий. Несколько раз у него даже возникало впечатление, что один из этих двоих почти наобум и как будто не делая никаких различий употребляет слова «налево» и «направо». Все прояснить мог бы приблизительный набросок селения; к сожалению, ни у кого из моряков не было при себе ничего пишущего, женщина была слишком поглощена своим только что сделанным приобретением, чтобы предложить им листок бумаги, а коммивояжеру не хотелось давать им малевать в ежедневнике, куда он заносил свои расчеты. А поскольку он наметил себе цель – обойти все дома в деревне, то вскоре решил с понимающим видом кивать головой, даже не слушая дальнейших пояснений, тем не менее перебивая их иногда уверенными «Хорошо» и «Да».
Так как их жилища располагались в одной и той же стороне относительно кафе, моряки сперва говорили по очереди: тот, что жил дальше, начинал рассказывать с того места, на котором остановился его товарищ. Как только один доходил до конца, второй, для вящей надежности, начинал все рассказывать сначала. Между последовательно изложенными версиями относительно одной и той же части пути были, разумеется, расхождения – и, похоже, существенные. Но затем произошли разногласия по поводу того, откуда начать путь, и оба стали говорить одновременно, причем каждый пытался навязать Матиасу свою точку зрения, тогда как тот даже не понимал, в чем состоит различие. Этот спор мог бы продолжаться до бесконечности, если бы не обеденное время, которое заставило их временно положить этому конец: позже коммивояжер разрешит спор, указав дорогу, которую уже на месте он сочтет наилучшей; поскольку вся жизнь его проходила на дорогах, он наверняка специалист в этой области.
Они расплатились за вино и вышли в сопровождении третьего – по-прежнему молчаливого. У Матиаса, который не мог показаться к клиентам раньше чем без четверти двух или двух ровно (потому что распорядок дня на острове существенно отставал от континентального), было предостаточно времени, чтобы съесть свои два бутерброда. Он бережно убрал содержимое в чемодан, закрыл его и, желая заказать себе выпить, сел за стол, ожидая возвращения хозяйки, которая ушла куда-то в глубь магазина.
Оставшись теперь один в зале, он стал смотреть прямо перед собой через стекло на дорогу, которая пересекала деревню. Она была очень широкая, пыльная – и безлюдная. По другую ее сторону возвышалась глухая каменная стена, высотой больше человеческого роста, за которой, несомненно, находились какие-то служебные постройки маяка. Матиас закрыл глаза и подумал, что ему хочется спать. Он встал очень рано, чтобы не опоздать на пароход. От его дома до порта не шел ни один автобус. На небольшой улочке в квартале Сен-Жак в одном из домов на первом этаже было окно, через которое виднелась уходящая вглубь комната, довольно темная, хотя давно рассвело; свет от маленькой лампы у изголовья светлым пятном падал на смятые простыни; на стене и потолке лежала огромная тень поднятой руки, освещенной снизу и сбоку. Но ему нельзя было опоздать на пароход: этот день, проведенный на острове, мог все спасти. Его продажи вместе с первыми часами, которые он утром продал в городе прямо перед отплытием, ограничивались пока только четырьмя парами. Потом он запишет их в ежедневник. Он подумал, что устал. Ни в кафе, ни на улице ничто не нарушало тишину. Тут же он заметил, что как раз наоборот – несмотря на расстояние и закрытую дверь – слышался мерный рокот волн, обрушивающихся на скалы у маяка. Их шум доносился до него так сильно и явственно, что Матиас удивился, как он не заметил этого раньше.
