– Выходит, это вы доставили тогда известие от Мареско. Вы, наверное, заметили, что между мной и сестрицей изрядная разница в возрасте – семнадцать лет. Мне было девять, когда умерла моя матушка, а еще через восемь лет отец женился во второй раз. Старик свалял дурака: мало того, что взял жену без приданого, так она еще и померла при родах, оставив ему девчонку, – так что уж и не знаю, какая ему была от этого радость.

«По крайней мере она не наградила тебя братцем, – подумал Николас, с невольной неприязнью глядя на Реджинальда, – а то пришлось бы делить отцовские владения». Видно было, что земля для Круса, истинного сына своего сословия, была так же важна, как кровь, текущая в его жилах, – так что он вполне мог быть доволен таким исходом.

– Однако его могла радовать и дочка, – возразил Николас, – я припоминаю, что она очень красивая и любезная девушка.

– Вам лучше знать, – сухо отозвался Реджинальд. – Вы с ней встречались три года назад, а я ее не видел лет восемнадцать, если не больше. Она еще несмышленышем была, от силы годика три. Я как раз в ту пору женился и переехал в манор, который получил в приданое за Сесилией. Мы с отцом время от времени обменивались гонцами, но сюда я не наведывался ни разу, пока он не занемог и меня не призвали к его смертному одру.

– Собираясь сюда, я ничего не знал о его кончине, – промолвил Николас, – впервые я услышал об этом от вашего конюха у ворот. Однако вам я могу сказать то, что намеревался сказать вашему отцу. Увидев вашу сестру, я был так очарован ее красотой и достоинством, что с тех пор не мог забыть о ней ни на миг. Я говорил об этом со своим лордом, Годфридом Мареско, и получил его полное одобрение. Что же до меня, – горячо продолжал молодой человек, наклоняясь вперед, – то я унаследую от отца два хороших манора, да и после матушки мне достанутся кое-какие земли. Кроме того, я на хорошем счету в армии королевы. Лорд Годфрид готов поручиться за искренность моих намерений, и, клянусь, я обеспечу Джулиане достойную жизнь, если вы…

Реджинальд, слушавший гостя с недоумением и улыбкой, дивясь его горячности, поднял руку, пытаясь остановить этот поток красноречия.

– Значит, вы приехали сюда, чтобы просить у меня руки моей сестры?

– Да! А что в этом странного? Я восхищаюсь ею и хотел бы жениться. Или, может, вы думаете, что я недостоин ее руки? – От этой мысли Николас весь напрягся и вспыхнул.

– Что вы, в достоинствах ваших я не сомневаюсь, однако, когда вы были здесь в прошлый раз, вам стоило хотя бы намекнуть ей о своих намерениях. Вы опоздали на целых три года!

– Опоздал?! – Николас откинулся назад и в отчаянии сжал руки. – Так она вышла замуж?

– Можно считать, что и так! – сказал Реджинальд, с сожалением пожимая плечами, – То есть не то чтобы замуж… Поторопись вы в свое время с этим, может, и не попали бы сейчас впросак. Нет, тут совсем другая история. После того как Мареско отказался от своих намерений, пошли разговоры о том, что она будто бы все равно остается связанной обетом, данным при обручении. По мне, так это полнейшая чушь, но некоторые церковники всюду суют свой нос, чтобы только власть показать. У отца был капеллан, чопорный такой, точно невинная девица, хотя в невинности его я как раз сомневаюсь! Вечно лез в чужие дела, ссылаясь при этом на церковный канон. Вот он и уперся на своем, дескать, нареченная невеста – все одно что законная жена. Слава Богу, наш приходской священник, добрая душа, придерживался другого мнения, и отец в конце концов согласился с ним и настоял на том, что Джулиана свободна от обета. Обо всем этом я только потом узнал, по рассказам, и я рад, что в этом не участвовал, – была охота совать голову в осиное гнездо…

Николас закрыл лицо руками. Разочарование и уныние холодом сковали его сердце. Но потом вдруг вспыхнула робкая надежда, что еще не все потеряно. Подняв глаза на собеседника, он спросил:

– Так чем же все кончилось? Если она все-таки не вышла замуж, то почему не осталась здесь, чтобы распорядиться обретенной свободой?

– А она ею и распорядилась! Джулиана избрала свой собственный путь. По словам отца, она так и сказала: «Раз я вольна поступать как угодно, я сделаю то, что нахожу нужным». И она решила последовать примеру Мареско и стать невестой Христовой. Теперь моя сестра – монахиня Бенедиктинского ордена.

– Да как же ей позволили?! – вскричал Николас, терзаемый болью и негодованием. – У девушки расстроилась свадьба, она была растеряна, и никто не помешал ей сделать такую глупость – отречься от мира и загубить свою юность!

– Да уж вот так и позволили… А глупость это была или нет – не мне судить. Может быть, монашество ее истинное призвание, с чего, собственно, ей должны были мешать? С тех пор как она ушла в монастырь, я не получил от нее ни весточки, она ни на что не жаловалась и ни о чем не просила. Надо полагать, она не раскаивается в своем выборе. Так что, друг мой, вам придется присмотреть себе другую невесту!

Некоторое время Николас молчал, пытаясь совладать с горечью, а потом осторожно попросил:

– Расскажите мне, как это было? Когда она покинула свой дом?

– Да, пожалуй, почти сразу же после вашего визита. Ну, может, месяц ушел на сборы. Но она за это время не передумала. И уж поверьте, все было сделано как следует. Отец послал с ней вооруженный эскорт под началом старого преданного слуги, нашего ловчего, который любил и баловал ее с детства. И уехала она не с пустыми руками – с ней было немало денег, чтобы внести в обитель достойный вклад, да еще всякая церковная утварь – серебряные подсвечники, распятие и тому подобное. Отца, конечно, опечалил ее отъезд, он сам мне потом об этом говорил, но она этого хотела, а ее желания всегда были для него законом.

В голосе Реджинальда послышался холодок – верно, давала о себе знать давняя ревность. Скорее всего позднее дитя полностью завладело отцовским сердцем, хотя сын и стал единственным наследником, после того как сердце старого лорда перестало биться.

– После ее отъезда он и прожил-то месяц, не больше, – продолжал Реджинальд, – правда, успел дождаться возвращения посланных с ней людей и удостовериться, что она благополучно устроилась там, куда так стремилась. Отец был уже стар и слаб – мы все это знали, но думали, что он протянет подольше.

– Наверное, лорд Хэмфри скучал по дочери, – с трудом проговорил Николас, – Она ведь была как солнышко… А вы разве не посылали за ней, когда он скончался?

– А с какой стати? Помочь ему она уж ничем не могла. Нет, я оставил ее в покое – раз она счастлива в своей обители, так зачем тревожить ее попусту?

Николас сцепил под столом руки, крепко стиснул их и задал последний вопрос:

– А в какой монастырь она удалилась? – Собственный голос прозвучал в его ушах глухо и отдаленно.

– В бенедиктинское аббатство Уэрвелль, что близ Андовера, – услышал он ответ, и каждое слово болью отозвалось в его сердце.

Надо же было такому случиться: ведь все это время она находилась поблизости от него – рукой подать. А нынче ее обитель окружают враждующие армии, там идет война. О, если бы только он осмелился тогда высказать ей все, что было у него на сердце! Ведь она приглянулась ему с первого взгляда. Но ведь то, что он обязан был ей сообщить, сковывало его уста…

На худой конец она могла отказать, но выслушала бы его. Пусть у нее и не было к нему никаких чувств, они могли появиться позже. Со временем она могла бы вспомнить о его предложении. Но теперь уже слишком поздно. Джулиана стала невестой. Христовой невестой, и ныне связана нерушимым обетом. Тут уж ничего не поделаешь. Обет, данный ею при обручении, когда она была еще ребенком, мог утратить свою силу. Но ничто не могло вернуть свободу взрослой девушке, обдуманно и по доброй воле решившей посвятить себя служению Господу. Теперь она потеряна для него навсегда!

Всю ночь Николас беспокойно ворочался в отведенной ему постели, сетуя на судьбу и сознавая, что он не в силах развязать этот узел. Лишь ненадолго его сморил неглубокий, тревожный сон, а поутру он распрощался с хозяевами, сел на коня и поскакал обратно в Шрусбери.