– Однако украшения леди Джулианы там были, были, Адам, и с этим не поспоришь. И принес их туда человек – точь-в-точь похожий на тебя. Это я сейчас говорю «похожий», а когда жена ювелира тебя опознает, я без колебаний скажу – ты. Лучше признавайся сам – избавь и себя, и нас от этой мороки, признайся – и дело с концом. Ну какой прок везти сюда эту женщину из Винчестера? Ясно ведь, что она укажет на тебя пальцем и скажет – ты и есть тот самый человек.

– Мне не в чем признаваться. Ничего плохого я не сделал.

– Почему ты пошел именно в эту лавку, Адам?

– Да не был я в этой лавке. Мне и продавать-то нечего. Не ходил я туда…

– Тебя не было, а колечко было. Как оно туда попало? Да еще вместе с браслетом и ожерельем! Случайное совпадение? Сам-то ты поверил бы в такую случайность?

– Я же сказал, что оставил госпожу в миле от Уэрвелля…

– Оставил мертвой, Адам?

– Клянусь, когда я расстался с ней, она была жива!

– А почему же тогда ты сказал ювелиру, что хозяйке эти драгоценности больше не нужны, поскольку она мертва?

– Да не я это был, не я. Я и близко не подходил к этой лавке!

– Хорошо, не ты. Кто-то другой, какой-то незнакомец. Только вот похожи вы с ним как две капли воды. И у него почему-то оказались с собой украшения леди Джулианы и он заявил, что хозяйка этих вещей мертва. Прямо чудеса, да и только. Может, ты их нам растолкуешь?

Адам упрямо замотал головой. Лицо его было угрюмо.

– Я же любил ее, как родную, ну как вы не понимаете! Разве мог бы я поднять на нее руку?

– А разве это не ее кольцо?

– Конечно, ее. Все, кто живет в Лэ, подтвердят вам это.

– Это уж точно, Адам, подтвердят – можешь не сомневаться. Когда придет время, они подтвердят это на суде. Но только ты один можешь объяснить, как оно к тебе попало, если ты, конечно, не убивал и не грабил. Так кому ты все-таки заплатил деньги?

– Никого там не было! Меня там не было! Это был не я…

Хью Берингар не давал ему передышки. Вопросы сыпались, точно безжалостно разящие стрелы. Вновь и вновь, то напрямую, то исподволь, не оставляя времени придумать подходящий ответ, шериф спрашивал об одном и том же. Адам начал уставать. Видно было, что если этот человек вообще может сломаться, то сломается скоро.

Все трое пребывали в таком напряжении, что позабыли обо всем на свете, и потому чуть не подскочили от неожиданности, когда раздался стук и в приоткрывшуюся дверь просунул голову взволнованный стражник.

– Прошу прощения, милорд, но есть новости, и мы решили, что вы должны узнать их без промедления… В городе прослышали, что сегодня во время грозы затонула лодка Мадога. В нее угодил обломок дерева, расщепленного молнией. Говорят, что двое братьев из аббатства потонули в Северне. Одного так и не нашли – до сих пор ищут вниз по течению…

Потрясенный Хью вскочил на ноги.

– Лодка Мадога! Бог ты мой, ведь это ее собирался нанять Кадфаэль, он же мне говорил… Затонула? А ты точно знаешь? До сих пор с Мадогом такого не бывало – он никогда не терял ни груза, ни пассажиров.

– Милорд, с молнией не поспоришь. Говорят, когда на них обрушилось это дерево, лодка разлетелась вдребезги. Вроде какой-то малый из Франквилля видел все с берега своими глазами. Может, лорд аббат пока об этом ничего и не знает, ну а в городе только о том и толкуют.

– Я иду! – заявил Хью и обернулся к Николасу, – Господь свидетель, мне будет очень жаль, если это окажется правдой. Брат Хумилис, ваш лорд Годфрид, очень хотел повидать Сэлтон, где он родился, и сегодня утром отправился туда, во всяком случае собирался, вместе с Фиделисом, в той самой лодке Мадога. Идем со мной! Нам лучше всего поскорее выяснить, что же случилось на самом деле. Дай Бог, чтобы все закончилось благополучно и они отделались тем, что промокли да продрогли. Может, все не так страшно – для Мадога река что дом родной, и плавает он почище иной рыбы. Пойдем и удостоверимся.

Николас медленно поднялся. Известие прозвучало столь неожиданно, что он, по-видимому, еще не уразумел его суть.

– Мой лорд? Но ведь он так слаб! Господи, по силам ли ему такое испытание? Да, да, я иду… Я должен все знать!

И они ушли, оставив своего узника одного. Дверь закрылась и звякнул засов. Об Адаме Гериете на время забыли. Измученный, опустошенный, почти напрочь лишившийся сил, он свалился на жесткий топчан и закрыл лицо руками. Плечи этого сильного человека сотрясали рыдания, слезы струились по щекам. Но этого никто не видел – и некому было удивляться или строить догадки.

Вскочив на коней, Хью и Николас пустили их быстрой рысью по городу, улицы которого поразительно быстро подсыхали после потопа. Было еще не очень поздно, вовсю светило ласковое солнышко, а земля, стены и крыши домов так пропитались влагой, что от них поднимался пар. Всадники, не задерживаясь, проехали мимо дома шерифа, так и не узнав, что Элин недавно уехала вместе с Кадфаэлем.

Повсюду, где они проезжали, на улицах толпились люди, они собирались кучками и что-то встревоженно обсуждали. Известие о происшествии на реке мигом облетело весь город. И, увы, оно оказалось не пустым слухом. Хью и Николас придержали коней, завидев, что дорогу им пересекает маленькая скорбная процессия. Четверо несли носилки, под которые наскоро приспособили дверь, снятую с петель какого-то дома во Франквилле. Для приличия носилки покрыли ковриками, и на них покоилось тело одного из погибших. Только одного – это можно было заметить издалека – уложить двоих на такие узкие носилки было бы невозможно. Четверо носильщиков ступали так, словно ноша их была очень легкой, хотя по спеленатому телу было видно, что покойный отличался высоким ростом.

Через восточные ворота процессия направилась к мосту и затем к аббатству. Хью и Николас почтительно пристроились сзади, и многие горожане последовали их примеру – так что по мере приближения к обители шествие становилось все более многолюдным. Николас приподнимался на стременах и вытягивал шею, пытаясь получше разглядеть неподвижное тело. Даже плотный саван не мог скрыть страшной худобы покойного. Конечно же, это мог быть только Годфрид Мареско, высокая и чистая душа которого наконец распростилась с искалеченным телом. На глазах Николаса невольно выступили слезы, и он торопливо утер их тыльной стороной ладони.

– Тот, кто во главе процессии, наверное, и есть Мадог? – спросил Николас у шерифа.

Хью молча кивнул. Видно, Мадог кликнул на помощь своих друзей из предместья. Те, кто помогал отнести покойного в монастырь, скорее всего были валлийцами по крови, как и сам Ловец Утопленников. Мадог был подавлен, но распоряжался процессией, следя за соблюдением подобающих приличий.

– А где тот, другой, – брат Фиделис? – спросил Николас, припоминая безмолвного монаха, державшегося в тени, но всегда готового услужить. Он почувствовал укол совести оттого, что, скорбя о своем лорде, чуть не позабыл об этом молодом человеке. А ведь Фиделис по доброй воле посвятил себя служению лорду Годфриду.

Хью только пожал плечами. Второго монаха нигде не было видно.

Они пересекли мост и двинулись к монастырским воротам, оставив по левую руку Гайю, а по правую – мельничный пруд и мельницу. Затем носильщики свернули направо, под арку, и внесли тело во двор, где их уже ждали собравшиеся братья. Печальная новость достигла аббатства, когда монахи пришли с вечерни. Сейчас они все были здесь – от аббата и приора до юных послушников, которым, быть может, впервые выпало воочию узреть смерть и задуматься о бренности бытия. Горожане, следовавшие за процессией, столпились поодаль у ворот в трепетном благоговейном молчании.

Мадог подошел к аббату и поведал ему обо всем, что случилось. Говорил он просто, без подобострастия, ибо как истинный валлиец почитал всех людей равными, независимо от сана. Выслушав его, Радульфус только развел руками и обратил взор к небу, признавая неисповедимость воли Господней и тщету людских помыслов. Затем он склонился над спеленатым телом, окинул его долгим взглядом и наконец откинул покрывало с лица покойного.