Шандра взяла себе вяленого мяса и села на траву, скрестив ноги. Последнее время она сама не знает, чего хочет. Нолан совсем сбил ее с толку, а тут еще присутствие отца сделало ее и без того нелегкое положение совершенно невыносимым. Бывали моменты, когда Шандре хотелось рвать на себе волосы от отчаяния. Вот и сейчас она была к этому близка как никогда.

Нолан вернулся через два часа и объявил, что мексиканцы страдают от известняковой воды, а команчи вернулись к Вулф-Крик в поисках чистых источников. Каждый раз, глядя на Нолана, Шандра замечала, как тот буравит глазами Даффа, а Дафф лишь хитро посмеивается. Похоже, из них троих один только Дафф получает от всего этого истинное удовольствие.

Нолан теперь избегал ее как чумы, будто их недавняя близость для него ничего не значила. Шандра решила, что просто он удовлетворил свою похоть и охладел к ней. «Вот дура!» – ругала она себя, растянувшись на одеяле и глядя в звездное небо. Она попалась в старую как мир западню – а как клялась, что будет осторожна! Она стала шлюхой для мужчины – мужчины, которого она не получит, как бы ни хотела. Шандра перевернулась и взяла горсть диких ягод, которые собрал Нолан. Некоторое время она жевала, пока не поняла, что глотает слезы унижения и обиды. Святители и ангелы, да когда же она научится подавлять в себе этот плотский голод, терзающий ее день и ночь? С этой мыслью Шандра уснула, но даже во сне не переставала задаваться вопросом: почему она так желает заполучить мужчину, который никогда не ответит на ее чувства?

Нолан, откинув голову, смотрел на огромный камень, возвышавшийся посреди равнины. Чимни-Рок, так, кажется, называют эту скалу. Знак, отмеченный на карте, был высотой тридцать футов, и название у скалы подходящее, поскольку она напоминает гигантскую каминную трубу. Дафф следовал тем же ориентирам, когда проезжал здесь двадцать два года назад. Испанскую Библию с картой ему подарили индейцы-вичита.

По словам Даффа, индейцы напали на повозки мексиканских рудокопов, которые перевозили золотые слитки в Санта-Фе. Мексиканцы поспешно попрятали золото, когда их разведчик доложил о появлении индейских воинов. Карта была нарисована единственным выжившим в кровавой схватке мексиканцем. Он отправился за подкреплением, но стоило ему повернуть на юго-запад, как его обнаружили вичита и привели в свой поселок. Мексиканец решил выкупить свою жизнь в обмен на золото, но индейцы не пожелали взять золото белых, и несчастный разделил участь своих товарищей.

Дафф получил Библию в знак дружбы и преданности. В благодарность за столь щедрый дар он каждые два года приезжал в поселок, привозя товары и всякие безделушки. Дафф ни разу не пытался забрать оставшееся золото. Он взял ровно столько, чтобы стать одним из самых богатых плантаторов на Миссисипи. Хотя Дафф и не рискнул бы пуститься в путешествие без карты, он хорошо помнил окрестности Чимни-Рок и пещеры с золотом. Он уверенно свернул на север, отыскивая взглядом поросшие лесом ущелья и овраги, круто обрывающиеся вниз.

– Если мне не изменяет память, где-то здесь должен быть еще один знак – над ущельем, – объявил Дафф.

И действительно, час спустя все трое разглядывали последний указатель мексиканских рудокопов, сделанный ими на пути из Мехико в Санта-Фе. Все, что осталось от самих рудокопов, – их указатели, высеченные на камнях, да сокровища, которые так и не попали в Санта-Фе.

Шандра смотрела на изображение лошадиной головы с порванной уздечкой. Голова была повернута к югу, но поводья указывали противоположное направление.

– Рудокопы нарочно запутали следы, – промолвил Дафф, когда все трое повернули на север. – Без помощи карты совершенно невозможно угадать, куда двигался обоз. Каменная змейка свернулась колечком, и ее хвост и голова смотрят в разные стороны. Все это лишь теперь стало мне ясно, как будто я только вчера путешествовал по диким землям. – Он махнул рукой в сторону Сидар-Каньон. – Вход в пещеру заложен тяжелыми бревнами и расположен на склоне утеса. Индейцы называли пещеру священной и не решались подходить к ней близко, считая, что там обитают духи.

– А если бы на пещеру случайно набрел какой-нибудь путешественник – к примеру, спасаясь от индейцев или прячась от дождя? – спросил Нолан, ведя мулов вниз по крутому склону. – Ты вполне мог оказаться не первым, кто открыл золото, Дафф.

– Стало быть, мы проделали весь этот долгий изнурительный путь впустую, – лукаво ухмыльнулся Дафф. – Но у тебя есть жена с богатым приданым. Ты ведь и это предусмотрел, правда, Нолан?

– Да было бы тебе известно, что я женился на Шандре только потому, что… – Нолан поспешно прикусил язык. Он не мог понять, почему его так разозлило замечание Даффа. Обычно его не так-то просто было задеть за живое. Две пары голубых глаз впились в лицо Нолана. Как похожи отец с дочерью, отметил про себя Нолан. Он криво ухмыльнулся, стараясь справиться с волнением. – Ты прав, Дафф, я ничего не потеряю даже в этом случае. Я обо всем позаботился заранее.

Облачко разочарования набежало на чело Шандры, и она отвела глаза. Она-то надеялась, что Нолан чувствует к ней что-то вроде привязанности, а не только плотское влечение и корыстный интерес. В какой-то момент ей даже захотелось, чтобы Нолан признался, что она ему нравится – ну хотя бы чуть-чуть. Это потешило бы ее женское самолюбие. Но никто не знает, что у Нолана за душой.

За последние несколько дней Шандра измучилась вконец. Да, она была рада возвращению отца, но порой его общества было ей уже недостаточно. Странно, пока не появился Нолан, она предпочитала компанию отца всем остальным мужчинам. А теперь ей словно чего-то не хватало. Ей вдруг показалось, что она в чем-то переросла отца, и Нолан заменил ей…

Шандра помотала головой, желая избавиться от этой мысли. В ней говорит чувственность, а она поклялась, что никогда не влюбится в Нолана. Между ними не может быть ни любви, ни привязанности. Все эти дни она не уставала перечислять Даффу недостатки Нолана, уверяя его, что не хочет иметь со своим новоиспеченным супругом ничего общего. Она благодарна Даффу, что он избавил ее от приставаний черноволосого распутника. Что бы ни было между ними, этому теперь пришел конец, и Шандра убеждала себя, что другого и не желает.