Потом еще немного поплакала и повторила:

– Я очень старалась, Бог тому свидетель.

– На самом деле, – продолжил я, – вы можете молиться, где захотите. Даже здесь, правда?

Она меня не слушала.

– Я пыталась понять ваш народ, но увидела только беззаконие и нищету. Вот и все! Беззаконие и нищета, и люди без цели в жизни, без гармонии! – Она перестала всхлипывать. – Мой президент велел мне возвращаться, оставить бесполезные попытки и ехать домой. Но я ответила – нет! Я попросила дать мне еще один шанс пробиться к этим людям, к Церелему. Сегодня воскресенье, святой день, божественный день, и мы можем поговорить на языке, который нас сближает, на языке Господа. Потому что перед Богом мы равны, и Алс и Сенар. Мы молимся одному Богу. И это Бог заповедовал отрывать детей от родителей, держать их в плену, как израильтян в Египте. Превращать в рабов.

Я не знал, что ответить, поэтому заметил:

– Мы здесь не празднуем воскресенье. Каждый день равен предыдущему для алсианина. Индивидуум может общаться с Богом, когда угодно.

Она с усилием сглотнула, почти разрыдавшись:

– Но так сказано в Библии, – сказала женщина, как будто это была истина в последней инстанции. – Как вы можете не праздновать воскресенье, если так сказано в Библии?

Я пожал плечами:

– Библия – такая же книга, как и все остальные. Если мы будем подстраивать жизнь под нее, то окажемся ее рабами. Нам нужна свобода в создании своих собственных отношений с божественным началом. Каждый может написать собственную Библию.

– Рабами?… – эхом отозвалась она. – Как вы можете рассуждать о рабстве, удерживая в плену невинных детей?

Я рассмеялся в ответ.

– Спросите их самих. Они не считают себя пленниками. В Алсе все свободны.

Она, казалось, с трудом понимала сказанное, поэтому я повторил свои слова помедленнее:

– В этом особенность Алса.

– Если я спрошу их, они мне такое ответят? Но как я могу вообще их что-либо спросить? Как я буду говорить с детьми, если ваши воинственные женщины не хотят пустить меня к ним?

Она ушла, ее лицо покрылось красными пятнами от рыданий.

Но через полчаса Титус опять появилась на пороге, уже немного успокоившись. Женщина села напротив меня, скрестив ноги, чтобы показать, насколько унизилась ради меня, и начала длинную скучную речь о том, как сильно она извиняется за свое утреннее поведение – просить прощения – традиция иерархической системы Сенара. Как она расстроилась, когда президент хотел отозвать ее миссию. Как ей казалось, что она делает успехи, начинает понимать нашу культуру, и далее в том же духе. Я чуть не заснул на середине. В конце концов она пришла к следующему:

– Но я знала, что Господь милосерден и мне будет дан еще один шанс разбить барьеры, разъединяющие нас. Мы должны дотянуться друг до друга, обнаружить связь между нашими народами. И не важно, что вы отошли от пути праведного, не собираетесь в церквях, не празднуете воскресенье; несмотря на это все, есть кое-что, что роднит нас. Я знаю, что вы молитесь тому же Богу, что и я. Я точно это знаю.

– Откуда вы можете знать, кому я молюсь? – спросил я из чистого любопытства, не пытаясь обидеть. – Мне трудно понять – вы ведь на самом деле мало меня знаете, откуда же вам может быть известно, каким я вижу Бога?

Она помолчала секунду, потом снова ринулась в бой:

– Народ Алса имеет (тут я поперхнулся) того же Господа, что и народ Сенара.

– Рода Титус, – мягко прервал я, – алсиане ничего не имеют. В этой стране ничто не является чьей-то собственностью. Мы говорим о владении только в одном случае: когда двое наслаждаются сексом. И даже здесь можем так сказать только потому, что весь процесс занимает считанные минуты.

Я бы мог говорить и дальше по этому поводу, тема была хорошая, знакомая, близкая сердцу. В конце концов Рода Титус сама признала, что не понимает алсиан и обучение можно начать с самого интересного вопроса. Единственную вещь, которую мы имеем – в том смысле, в котором сенарцы понимают это слово, – это как раз то, чем никто не может обладать. Я иногда думаю, что суть этой идиомы сводилась к определению сущности собственнической культуры, что удовольствие, которое получаемо от владения, сравнимое с удовольствием от секса, на самом деле мимолетно. Но Рода Титус ни капли не интересовалась моими рассуждениями.

– Я знаю, что мы молимся одному Богу, – упрямо продолжала она. – Это нас и объединяет. Мы все были частями одного флота, мы пересекли космос вместе во славу одного и того же божества. Вы не смогли бы присоединиться к нам, если бы не принадлежали к тому же Земному объединению, что и мы.

Я жестом, который использовался в далекой древности, признал, что наполовину согласен с ней.

– Что вы этим хотите сказать? – спросила Рода Титус. На ее глазах снова появились слезы.

– Ситуация на Земле была очень тяжелой, – сообщил я. – Политики воздвигали все более жесткие иерархические структуры. Это затруднило поклонение Богу, что случилось и с Сенаром, насколько я знаю. Для нас же ситуация стала вовсе не переносимой. На Земле существовали общества, которые пытались стереть нас в порошок только из-за неприятия того, как мы предпочитали жить.

Пустое лицо, блеск в глазах там, где начинали собираться слезы, капелька соленой воды, сползающая по щеке, готовящаяся упасть.

– Вы имеете в виду… – начала она, но остановилась посреди фразы.

Я подождал немного, давая ей время высказаться, потом продолжил:

– Планировался полет трех флотов, – напомнил я. – Мы присоединились к тому единственному, который нас принял. Остальные не собирались брать с собой «анархистов», несмотря на то, что мы скопили нужную сумму, потому что идеология, самое коварное из всех препятствий на свете, стояла на нашем пути. Вы потребовали только принять вашу веру, оплатить свою часть взносов, и выделили свободное место на кабеле.

– Вы солгали, – слабым голосом обвинила она.

– Нет. Среди нас много религиозных людей. И один из них сидит перед вами. Я присутствовал на многих переговорах, и когда бы меня ни спрашивали об отношении к Богу, отвечал честно. Естественно, по нашим обычаям я не мог говорить за других людей, даже если бы захотел.