— Валентина Матвеевна, свяжитесь с оперблоком, срочно нужна операционная. Похоже, тут внутреннее кровотечение. Подозреваю разрыв почки. Кровь на полный анализ, группу, гематокрит[7]. Время свертывания, время кровотечения, протромбин, фибриноген[8]. И найдите мне ассистента.

— Иван Игоревич, так ведь никого нет.

— Совсем?

— Олег Федорович и Диана в операционной, с утра не выходили. По плану им еще минут сорок работать. Сергей Леонидович не мог связаться с дочерью — побежал в ее школу.

— А Луканов?

— Сбежал он, — медсестра брезгливо поджала губы. — Как эти вломились с требованием врача, так он по второй лестнице убег.

— Мудак, — холодно констатировал я. — Интерны в отделении?

— Только двое — остальные тоже ушли домой.

— Зови, пусть опыта набираются.

Зазвонил телефон: Машка. Живая. Уже легче. Но как же не вовремя. Я коротко рявкнул в трубку — на разговоры времени не было — и рванул в сторону операционной.

— Анализы цито[9], и больную в оперблок!

Через двадцать минут я уже стоял в белом бестеневом свете операционной лампы. Врут те, кто говорит, будто в оперзале пахнет одними антисептиками. Этот запах не описать несколькими словами, как несколькими нотами не сыграть полифоническую фугу. Он почти неуловим, но привычен любому хирургу. Если бы у меня попросили свободными ассоциациями описать его, первым словом назвал бы «страдания». И не важно, что сознание одурманено наркозом, — телу все равно больно и страшно.

Девушка лежала на столе совсем бледная — как будто прозрачная. Признаки раздраженной брюшины усилились — так что я правильно угадал. Артериальное давление ниже восьмидесяти — капельница заливала препараты, но эффекта пока не было. Пульс скакал от сотни до ста двадцати.

Парень-интерн бодро отчитался по результатам экспресс-анализа — вторая минус, полный анализ в норме — пока еще в норме, скорее всего гемоглобин вниз пойдет. Свертываемость низкая в сочетании со странными значениями фибриногена и протромбина[10]. Первое хорошо — всегда проблема с экзотическими группами крови вроде четверки. А вот последнее непонятно — вроде здоровая по виду деваха, ну, не считая аварии. Тромбоциты в норме. Так почему же такой низкий показатель свертываемости? Но ладно, будем работать с тем, что есть.

Анестезиолог пошаманил — по-другому их работу и не назовешь, все по чутью, прикидкам да головоломным формулам, которые больше на магию похожи, чем на науку. Слишком уж индивидуальные организмы у пациентов — что одному на чих, то другому на вынос вперед ногами. Врач посмотрел на меня и развел руками:

— Иван Игоревич, готова. Похоже, что наркоз приняла нормально, но затягивать бы не советовал — слишком слаба.

— Тогда приступаю. Спасибо.

Срединная лапаротомия. Извини, милая, заживает такой разрез дольше, шрам видный останется, да вот выбора у меня нет. Надо сразу получить доступ ко всем твоим внутренним органам — кто его знает, что у тебя там творится, откуда кровь хлещет. Сейчас не до красот и хирургического выпендрежа. Если просто разрыв селезенки, то еще ничего. А если разрыв в почке или глубокое ранение печени — тогда ой, хоть ты и без сознания, но молись.

Разрез мне сразу не понравился — слишком уж сильно кровить начал. Ну нет по срединной линии крупных сосудов, чтобы так лилось. Хотя, если свертываемость снижена… Но не настолько же. Меня начало беспокоить, что я увижу в брюшине. Через несколько секунд я это узнал — оттуда хлестануло чуть ли не знаменитым аравийским фонтаном Фахда.

— М-мать.

Заработал кровеотсос. Я начал искать причину кровопотери.

— Быстро плазму. И добавьте рефортан, преднизолон во вторую вену. Что-то слишком сильно льет.

Печень выглядела странно — для молодой и здоровой девушки. Нет, не цирроз, не повреждения хронического гепатита. Что-то очень знакомое, но я никак не мог ухватить, где еще видел такие характерные изменения. Инфильтрации желчью не наблюдается, а вот сам орган кровил — неприятное диффузное кровотечение. Сдавил сосуды ворот — на время решило проблему. Есть пять минут, потом придется убирать зажим. Надо искать дальше — кровь все равно поступает. И причина явно не в печени.

Вот оно!

Поврежденная брюшина, а за ней — разрыв артерии почечной ножки. Все вместе и обеспечивало тот кровавый фонтан, что меня поразил при полостном разрезе. Кровь тугими толчками выплескивалась из раны. Я быстро стал набрасывать швы. Интерн споро помогал — хорошая хватка у парня, и сам без подсказки справляется. Если не бросит медицину из-за нищенской оплаты, выйдет неплохой хирург.

Кровь все равно прибывала, давление скатилось до шестидесяти четырех.

— Еще плазму. И пустите сильнее по вене. Я не успеваю перекрыть отток.

Печень снова начала сочиться кровью. Я глянул на зажим — вроде крепко держится. Но все равно пора снимать — время на исходе. Откуда крови-то столько?

Дошивая артерию, я устало вздохнул. Кажется, успели. Почку девочка сохранит — не вижу причин для удаления. Убрал зажим с сосудов — открывшееся снова кровотечение уже так не пугало, как рана на почке. Аккуратно я стал приводить печень в порядок…

Давление ухнуло сразу до сорока, противно запищал кардиомонитор, пульс бодро ускакал до ста пятидесяти.

— Бл…дство, — выматерился интерн, — что ж за хня?

Полностью с ним согласен, но не было времени что-либо ответить. Такое ощущение, что кровь стала сочиться чуть ли не из самой брюшины.

— Еще криопреципитата, — крикнул я, лихорадочно перекрывая новые участки кровотечения.

И тут сердце встало. Давление покатилось вниз.

Медсестра вкатила два шприца сразу в трубку капельницы — ноль реакции, последние пики пульса на кардиомониторе стирались ровнехонькой, чуть-чуть волнистой линией. Анестезиолог достал дефибриллятор — дал разряд, второй, третий. Тело на столе безвольно дергалось под импульсами.

Еще укол адреналина.

Три разряда.

— Все, — сказал я, снимая маску. — Хватит.

И только теперь вспомнил, откуда мне знаком такой характерный рисунок поверхности печени. Бывает же — в пылу операции все ненужное уходит куда-то в дебри памяти, как будто сознание само решает, что важно в данный момент, а что нет. Хотя даже пойми я это сразу, не факт, что помогло бы, что спасла бы догадка умершую девушку.

Я вышел из операционной через пять минут, прямо в заляпанном кровью фартуке. Не люблю выглядеть хирургом-маньяком — всегда стараюсь поаккуратнее работать. Но, видимо, сегодня день такой, что все через задницу получается. Настроение было соответствующим — хотелось кого-то убить. Желательно в первую очередь новых знакомых с короткостволами по карманам.

Бугаи сидели, как школьники, — смирно и тихо. Подскочили, только меня увидели.

— Ну?! — открыл было рот Бычара.

— На чем она сидела? — сразу наехал на него я.

— Чо?

— Не «чо», а на чем она сидела?

Удивительно, но этот вполне себе простой вопрос сбавил градус нахальства у моих новых знакомых.

Лысый угрюмо спросил:

— Тебе-то что?

— А сказать не могли, идиоты? — Меня несло, и останавливаться я не собирался. — Предупредить нужно было, что ваша подопечная — конченая наркоманка, а не пушкой махать.

— Да ты знаешь, кто она? — рявкнул Бычара. — Она дочь Коломийского. Вякнешь кому-то, я тебе голову в жопу засуну.

— Не вякну. — Мне резко стало на все плевать. — И никому это уже интересно не будет.

— В смысле? — испуганно спросил Лысый.

— Девушка умерла. Сильная потеря крови. При частом употреблении кодеинсодержащих препаратов нарушаются механизмы свертываемости — даже специальные инфузии, что я в нее влил, дела исправить не смогли. Да и от героина такое бывает. Потому и спрашиваю… Сказали б, что ваша подопечная — прожженная наркоманка, может, и вытянули бы.