Из уважения к Роману превозмогая неохоту, девушка полезла на чердак и достала брошюрку. Принялась читать вступление с того места, на котором остановилась два дня назад. Ничего интересного Дарка так и не вычитала в нем, но, продравшись сквозь него, словно сквозь живую изгородь, она очутилась в чистом, залитом солнцем поле.
Как поняла Дарка, автор поставил себе задачу провести параллель между историческими условиями, господствовавшими в царской России накануне Октябрьской революции, и современной политической обстановкой в Румынии. Мысль свою он подкреплял множеством примеров, взятых из жизни.
Для Дарки была просто открытием доказанная автором взаимосвязь международных событий. В политике так же, как и в математике, действовала железная логика.
Камня на камне не осталось от того толкования истории, какое преподносили девушке в гимназии Мигалаке и его прихвостень Мигулев. Например, Мигалаке трактовал Великую Октябрьскую революцию как следствие «деморализации измученных на фронте войск», в то время как это было завершением многолетней, организованной революционной борьбы лучших сынов русского народа, плодом неизбежного развития жизни общества, в силу чего созрели необходимые условия для такой революции.
Р. К. доказывал, что русские начали борьбу в более сложной политической обстановке, чем та, что господствует сейчас в Румынии, и все же дело увенчалось успехом.
Итак, какой же из этого вывод? Только один: «Боритесь — поборете!»
Свои доказательства автор строил на параллелях, а сопоставление и противопоставление фактов подтверждали неоспоримую правильность его взглядов.
Р. К. как бы заранее знает, что таким, как Дарка, мало одних аргументов. Факт становится достоверен, если его подкрепить цифрой. От цифр, — а у Дарки нет ни малейшего основания им не верить, — даже рябит в глазах: освобожденные народы Советского Союза обгоняют историю и за несколько лет достигают таких успехов, для которых современной Румынии нужны столетия!
Значит, делает для себя вывод Дарка, не вражда между народами, не кровавый реваншизм (которого так жаждет Гиня Иванчук) ведет к освобождению.
Так-то оно так, риторически полемизирует сам с собой Р. К., но не надо забывать и того, что вся «Романия маре» в когтях сигуранцы, как муха в сетях паука. Правительство Братяну расправляется с малейшими признаками революционного движения, невзирая на то, кто его организует — румынские рабочие или «миноритет», независимо от того, носит ли это движение национальный или социальный характер.
«В двадцатом году («Тогда мне было десять лет», — думает Дарка) по всей Румынии прокатилась волна забастовок. Целый день не было движения на всех железных дорогах страны».
Постой, постой, теперь Дарка что-то припоминает! Вот где она, правда! А в Веренчанке, — Дарка отлично помнит, — начальник станции заявил пассажирам, — как раз в этот день мама вместе с Даркой собралась в Черновицы, чтобы купить ей первую шапочку по мерке, — будто министерство путей сообщения вводит локомотивы нового типа и поэтому изъяло все старые.
Самое печальное, что даже папа тогда поверил в эту сказочку!
И снова мысль возвращается к тому, о чем больше всего болит сердце: а что будет с Данком?
Два часа назад девушке мерещилось, как он, держа скрипку под мышкой, стучится в двери различных кафешантанов. Теперь, как ни странно, Дарка видела будущее Данка в ином свете. Представляет его трудное положение, но не трагедию. А это не одно и то же!
Перед Данком захлопнулись двери позолоченных залов с нарядными люстрами, бархатными ложами, но кто преградит ему дорогу в народ? Ведь публика, заполняющая те залы, еще не народ! Лишат Данка возможности выступать публично — музыка его уйдет в подполье. И тогда, вместо того чтобы подлаживаться под извращенный вкус горсточки избранных, вместо того чтобы щекотать их заплывшие жиром нервы, музыка Данка примет на себя другую, почетную и достойную истинного таланта миссию. Знаменем его музы станет призыв к борьбе с тиранией!
Законы их государства запретят упоминать имя Данка? Ничего! Имя автора гимнов свободе, смелых маршей, зовущих в бой, симфоний, сложенных в честь победы, будет — народ!
Пусть попробует сигуранца арестовать и упрятать за решетку весь народ!
Вот она, верная, неотступная спутница революции — песня! Во все эпохи песня окрыляла повстанцев, вела в бой, воодушевляла на борьбу против угнетателей.
И Дарка призвана сберечь для народа еще один талант — Данка — и направить его (о, нелегкая это миссия, Дан!) на борьбу за народное освобождение.
Может ли выпасть на долю человека, не наделенного особыми дарованиями, более почетная роль в жизни?
«Не фантазируй! Не фантазируй, горячая голова!» — уговаривает себя Дарка, ибо мечты о будущем становятся слишком прекрасными и поэтому неосуществимыми. Нет-нет… Тогда жизнь превратилась бы в сказку, а этого не бывает.
Погоди, — а кто сказал, что такого не бывает?
Р. К. пишет, что не только бывает, но будет наверняка, если люди доброй воли дружно приложат к этому свой ум и совесть.
Скоро три месяца, как Дарка уехала из Черновиц. За это время она не послала Данку ни одной открыточки и от него не получила ни словечка. Знала о нем только то, что писала Наталка. Дарка понимала, что первыми пишут те, кто уезжает, а не те, кто остается. Но это было слабое утешение для ее израненного сердца. Если б Данко по-настоящему хотел написать ей, он пренебрег бы формальными причинами. Он давно мог узнать ее адрес. О, для жаждущего нет преград! Теперь же девушка решила написать ему первая. Усевшись за стол перед чистым листом бумаги, она почувствовала, как трудно будет написать это короткое, помимо воли суховатое письмо.
Раздражало все же, что ей первой приходится делать шаг к сближению. Где бы он ни был, дорога от него к ней всегда будет такой же, как от нее к нему. Ранило девичью гордость то, что он устоял там, где она покорилась. Но и тут на помощь пришла «Царевна»: «Только в любви покорность обретает смысл». А здесь речь идет не только о ее личной любви, а и о той, другой, всеобъемлющей!
Дарка писала это короткое письмо долго, обдумывая каждое слово. Побежала, опустила конверт в ящик и, не успев вернуться домой, уже стала ждать ответа.
Ночью, лежа в кровати, она высчитывала. Письмо до Черновиц идет не больше трех дней. Туда три, обратно три — это уже шесть. Если округлить — неделя. И еще, еще целых четыре дня Дарка отпускала Данку, чтобы он мог прочитать, подумать и ответить на ее письмо. Итак, не позднее чем через десять дней должен прийти ответ!
Это крайний срок, а если Данко захочет ответить сразу, тогда она получит письмо на седьмой, а может быть, даже на шестой день.
Ни на шестой, ни на седьмой день письма не было. На восьмой день пришло письмо от Наталки. Оно произвело на Дарку тяжелое впечатление. Подруга шифром сообщала, что Орест получил десять лет тюремного заключения. «Мой друг поехал отдыхать на десять дней». Его переводят в злосчастную тюрьму в Йонешти. И хотя там нет гимназии, а только какие-то подготовительные курсы, дающие право сдавать на аттестат учительской семинарии, Наталка также поедет в тот город. Тем более что, как это ни странно, климат там здоровый.
Письмо подруги дышало спокойствием. Она, как догадывалась Дарка, заранее подготовилась к приговору. Сообщая этот печальный факт, Наталка попутно писала и об общих знакомых, в какой-то мере интересующих Дарку, живущую на чужбине. Например: Ивонко Рахмиструк поступил на медицинский факультет в Бухаресте и, если верить слухам, перед отъездом обручился с Лидкой Дуткой.
Да, это новость! Гиня Иванчук в порядке исключения добился приема в студенческую корпорацию «Запорожцы», хотя он не студент. Теперь Гиня расхаживает в форменной шапочке, с пестрой лентой через всю грудь и проявляет «активность» — он уже дважды участвовал в еврейских погромах. Вот и все черновицкие новости. Да, еще одна! Мици Коляска вышла замуж, Наталка случайно встретилась с ней на улице. Та просила передать подругам, что обязательно сдержит слово и угостит всех тройной порцией мороженого, только надо подождать до лета.
