— И это вы называете несчастьем?! — раздраженно воскликнул папа и громко рассмеялся неприятным смешком.

Бабушка с удивлением поглядела на отца: что с ним произошло? Он теперь почти совсем не смеется.

И впрямь — что за несчастье, если молодой человек полюбил молодую красивую девушку?

Но, оказывается, дело не так просто, как представляется на первый взгляд. Они, то есть Ляля и Стефко, ровесники, иными словами — она стара для него как жена. Но и это не основная беда. Несчастье в том, что Подгорские готовили сына в священники, а эта «артистка» заявляет, что ни за какие сокровища не выйдет замуж за «аллилуйщика».

— Это плохо, — сочувственно присоединяется к разговору бабушка. — В свое время мне тоже очень хотелось, чтобы у моей Климци муж был богослов. Все же, как говорится, плывет в дом и от мертвого, и от живого…

— Мама! — ласково, но категорически обрывает мама бабушку.

— Ну что такого я сказала? Мне хотелось видеть тебя женой богослова? Да, хотелось. По-моему, это самая лучшая партия, клянусь своим здоровьем!

— Правда? — подхватывает Софийка. Она не знает, что в доме Поповичей никто всерьез не воспринимает бабушкину болтовню. — Вы тоже так думаете? А у Ляли нет иного слова, как «аллилуйщик»… У нас в роду сложилась традиция — старший сын всегда изучает богословие, потом занимает приход отца. Вся история с Лялей крайне неприятна нам… Для папы это же прямо удар!… Допустим, Стефко нарушит традицию и поступит в университет… Но где гарантия, что эта ветреница станет ждать его четыре года? И с пути собьет, и сама счастья ему не даст… Дома такое творится, что хоть завтра пакуй чемоданы да уезжай в Гицы. И уехала бы, если б не Дмитро, который никак не налюбуется Веренчанкой.

— А разве нельзя теперь обручиться? Обручение, — ищет выход бабушка, — равноценно браку…

— Она не хочет обручаться… Говорит откровенно, что не может взять на себя таких обязательств, не знает, что произойдет за четыре года.

— Хороша любовь, — вставила словечко мама, и Дарке захотелось расцеловать ее.

К концу визита выяснилось, что Софийка пришла не столько за рецептом, сколько для того, чтобы попросить Даркину маму «по душам» поговорить с Лялей, выяснить, о чем та думает, каковы ее планы на будущее.

Мама и обещала, и не обещала. Своих хлопот полон рот, нечего залезать в чужие.

И буквально на следующий день (просто смешно!) с такой же просьбой приходит к маме пани Данилюк.

Ого, она продолжает одеваться ярко, как шестнадцатилетняя девочка, и красит волосы под желток. Директорша так же непоседлива и болтлива, как Ляля. Она без всякой дипломатии приступает к делу.

— Что за беда, фрау Попович, — мать Данка хоть и прожила среди украинцев двадцать лет, но язык их не изучила, — я пришла к вам как мать к матери: что делать с моей Лялей? К ней прицепился этот Стефко… и не дает девушке спокойно дурьх штрассе [49]перейти. Он ее… как это говорят… преследует. Стефко не хочет понять, что, во-первых, он молод для нее, а цум цвайтенс [50]… что он имеет? Он еще никто не есть… О, чем есть Стефко Подгорский? Что мне делать, моя добрая, любезная фрау Попович? у меня такое… несчастье… Разве я ради того десять лет… ай-ай… десять лет держала ее ин Вин, у брата, чтобы выдать за попа?.. Овец ему стричь!.. Мой муш?! Вы не спрашиваете меня, фрау Попович, о моем муш… Он знает одно: все бери, только меня оставь… Ляля должна ждать Стефка четыре года… Ей уже двадцать… И что она станет делать эти четыре года? Брат пишет аус Вин, что он больше не может держать ее у себя. У него больная жена, ее надо везти нах Баден. А что станет Ляля ин Черновицы? Учить чужих детей она не захочет, стареть дома тоже не хочет… И у нее есть фрау Попович, ай-ай… порядочный… богатый… такой файный блондин ин Вин… И такое на мое голову, такое!.. Фрау Попович, я пришла к вам как мать к матери. Поговорите с моей Лялей, выбейте у нее из головы этого Стефка, она вас послушает… Я вас очень прошу, моя милая, моя добрая, милая фрау Попович!

Что мама говорила Ляле и что та отвечала, Дарка не знает, но на некоторое время обе матери успокоились.

А впрочем, честно говоря, теперь никто не обращал внимания на настроение мам. Жизнь «братии», которой Ляля дала толчок, приобрела такой размах, что не только вопли, но даже слезы матерей не в силах были остановить ее.

Все, начиная с Уляныча и кончая Пражским, которому досталась роль старого казака, жили только спектаклем.

Деятельность клуба, о котором никогда и не мечтала Веренчанка, силою обстоятельств выплеснулась за пределы школьного здания. По вечерам, когда шла репетиция хора, школьный забор облепляла сельская молодежь. Уже одно то, что в государственном учреждении, где на стенах висят портреты короля и королевы, поют народные украинские песни, поднимало дух забитого села. К тому же Уляныч, невзирая на упорное сопротивление жены, принял в хор одного альта и двух теноров из сельской молодежи.

Теперь, когда мимо школы, то бишь клуба, шествовал кто-либо из примарии [51]или жандарм в своей канареечной форме, сразу становилось ясно, что идет временный оккупант.

Вот что творила простая народная песня!

Однажды утром Дарка проснулась от пения в саду. Она в одной сорочке подбежала к окну, выглянула, и на глаза набежали слезы: пел папа!

Девушка перегнулась через подоконник и тоже запела с ним в унисон, только громче и фальшиво.

Папа погрозил ей рукой: «Ай, ай, кого ты передразниваешь, дочка?»

— Папочка, — Дарка протянула к нему руки, как делала теперь Славочка, — ты пел… Ты отдохнул за каникулы, правда? Я б хотела, чтобы ты вышел на пенсию, не переутомлялся и тогда бы каждый день пел нам… Папочка!..

Отец, держа лопату в руках, подошел к окну. Он выглядел совсем стариком, особенно когда его лицо оказалось в тени.

— Детонька, детонька!.. Я устаю не от работы. Уча детей, я бы прожил еще сто лет припеваючи. И на душе у меня легче не оттого, что я не бываю в школе, а потому, что Манилу дал мне каникулы… — Отец заговорил так, словно на месте Дарки стоял домнул Локуица, — какое это наслаждение — знать, что за тобой никто не шпионит… Ложусь спать и знаю — никто не слоняется у меня под окнами… Подойдет ко мне на улице вуйко — я разговариваю с ним и не оглядываюсь. Жаль, очень жаль, что скоро конец моему спокойствию. Ты понимаешь, я ведь сейчас дышу неотравленным воздухом. Вот почему распелся твой старый отец…

Как укоряла себя Дарка, что помешала отцу! Пел бы себе и не думал о Манилу, а она неосторожно напомнила. Черт надоумил ее затеять разговор с папой, она никогда не простит себе этого. Конечно, больше он не пел. Дарка готова была отрубить себе палец на руке, только бы вернуть отцу хорошее настроение. Но настроение — не сани, куда захотел, туда и повернул.

Как же случилось, что никому из их компании, даже такому опытному, разумному человеку, как Дмитро Уляныч, не пришло в голову, что их общая радость длится слишком долго и крах неминуем? Оглохли они все, ослепли от наслаждения жизнью или позабыли, в какое время живут?

Так вот самой жизни пришлось призвать «братию» к порядку. А когда сама жизнь приводит в чувство, то уж основательно.

Подготовка к спектаклю в разгаре. Ляля под логопедическим наблюдением Стефка целыми днями учится правильно произносить украинские слова. Уляныч, засучив рукава и напялив старый тещин фартук, пишет декорации (кисть у него больше похожа на веник). Орыська и Дарка красят старые простыни, из которых сошьют шаровары для казаков. Пражский пишет приглашения в Заставную, Кицмань и даже кое-кому в Черновицы. Костик целыми днями сидит перед зеркалом и, как говорит, изучает свою физиономию, которую он должен в ближайшие дни превратить в обаятельное лицо казака-запорожца, такое, чтобы в него влюбилась красавица Ляля!