Створки лифта наконец распахнулись и три мрази, перелезая через меня, уже сползающего на пол, выскочили на площадку какого-то этажа. Мой отбитый интеллект, конечно, был потрясен вместе с мозгами. Однако условный ментовский рефлекс служебной собаки Павлова на раскрытие более тяжкой статьи сработал. Все по Марксу, у которого бытие определяет сознание. Палочная, сука, система, это наше все! А, если честно, то вдобавок еще очень хотелось навредить этим тварям по самому максимуму.

Рванув левый карман на рубашке, я швырнул в проем лифта удостоверение с традиционной заначкой в виде красного червонца внутри. Кто-то из упырей ожидаемо подхватил с пола и деньги, и ксиву. Что и требовалось. Быдло, оно всегда быдло. Жадное и тупое. Генетика, это все-таки наука, а не продажная девка империализма, как утверждали большевики. Раз у них моя ксива и еще хоть какие-то мои деньги, то теперь это разбой! И уже независимо от тяжести нанесенных мне телесных повреждений. Телесные пойдут, как отягчающее. А палка по разбою, это намного круче, чем палка по вульгарной «бакланке». И сроки у них будут совсем другие! На этой мысли я отключился.

- Виктор Филиппович, он очнулся! – голос был женский и молодой.

Но звучал он неприятно из-за его излишней громкости, которая нещадно била по мозгам. По моим и без того многострадальным отбитым мозгам.

Сильно пахло аптекой. И очень болела голова. Болела она как изнутри, так и снаружи. А еще голове было очень тесно. На ней ощущалась жесткая шапка, которая была сильно меньше, чем голове требовалось. Размера на два-три меньше. Лицо тоже болело. Через веки что-то просвечивало, но глаза почти не открывались. Мои ресницы кто-то склеил. Но было понятно, что я не слепой и это уже хорошо. Если бы еще только не болела голова и ребра не мешали дышать. И писать очень хочется! Очень! Но обоссаться мне сейчас никак нельзя, тут где-то совсем рядом женщина. Марина, мать ее за ногу!..

- Марина, ты протри бойцу лицо, а то еще запаникует, что ослеп и рваться начнет! – мужской голос был тоже болезненно громкий, сговорились что ли?

- Хорошо, Николай Филиппович! Ой, да он головой крутит! – еще громче обеспокоилась невидимая мне женщина, разрезая мой мозг своим воплем.

- Не ори, – просипел я, с трудом разлепив губы, которые мне тоже склеила какая-то сволочь, – Где тут у вас туалет? – я осторожно начал сучить ногами.

- И впрямь очнулся! Честно говоря, удивлен! Я и не надеялся, уж слишком крепко по нему прошлись. Вы не шевелитесь, молодой человек, не надо!

А мужик-то молодец, он все сообразил и говорил вполголоса. Уже хорошо.

- Какой тебе туалет?! Теперь твой туалет под твоей кроватью. Сейчас, подожди! – сначала что-то загромыхало внизу, а потом чьи-то загребущие руки по-хозяйски зашарились у меня в паху. Впервые в жизни со мной такое. Раньше я всегда писал самостоятельно и уж точно, без женской помощи.

- Эй, ты чего делаешь! – заволновался я, пытаясь перехватить ее руки.

Сослаться на то, что я женатый человек, я не успел, струя безудержно и с жестяным грохотом уже била во что-то холодное. В то, что мне пристроили к промежности.

- Экий ты, парень, зассанец, неделю, что ли копил? – весело, с циничной бесстыдностью медработника хохотнул все тот же задорный голос еще невидимой мною незнакомки, но теперь уже не совсем мне чужой.

- Дольше. Я знал, что мы с тобой встретимся, – беспомощность всегда меня злила.

О как! Огрызаюсь, следовательно, мыслю. Значит живу. Но как?! Стена же! И скорость!! Пусть закрылки, но все равно около сотни на приборе было, я же видел!

- Вы, юноша, большой молодец! Шутить в таком состоянии, это немалого стоит! Очень хороший признак! Значит, все не так плохо! Теперь я верю, что и рентген подтвердит мой оптимизм, – невидимый мужик, назвавший меня юношей, вполголоса радовался за меня где-то тут совсем рядом.

А, может, он радовался не столько за меня, сколько за статистику своего отделения? У них, у медиков, как я точно знаю, тоже своя палочная система.

По моему лицу завозили чем-то мокрым и пахнущим лекарством. Я опять выпростал руки из-под одеяла. Хотелось самому протереть свое лицо.

- Не дергайся, сейчас я тебя умою и ты хотя бы глаза откроешь, – все тот же женский голос снисходительно, но уже без насмешки обнадежил меня.

- Ты после горшка руки-то помыла? – всерьез забеспокоился я.

Ответом мне прозвучал сдвоенный хохот мужика и молодухи. Почему-то я чувствовал, что женщина, недавно теребившая мои гениталии, преклонных годов еще не достигла. А глаза, что ж, глаза, это хорошо, ладно, пусть умывает.

- Помыла, помыла! Вот ведь, какой привередливый больной нам достался! – притворно запричитала девица, чье привлекательное лицо я уже достаточно хорошо рассмотрел через узкие щелки своих подбитых, но зрячих глаз.

Я видел, как медсестрица выбросила в кювету очередной влажный тампон, испачканный засохшей кровью с моего лица. Их там валялось уже не менее десятка. Девушка знала свое дело и рука у нее была легкая. Ощущение засохшей краски на моей физиономии постепенно уходило.

- Молодой человек, не беспокойтесь, вы в медучреждении и все санитарные нормы здесь соблюдаются. Вы лучше скажите, как вы себя чувствуете? – слева, на стул уселся мужик в очках и в белом халате, лет сорока на вид.

- Очень хреново я себя чувствую, – не стал я геройствовать и лукавить, – Голова сильно болит и дышать больно. Как там мои ребра? Целы?

- Это нормально. Не хорошо, но нормально. В вашем состоянии, разумеется, нормально, – уточнил очкарик, – Уж очень серьезные у вас травмы. И ребра у вас, молодой человек, к сожалению не целы, два ребра у вас сломаны.

- Пить хочешь? – рядом опять появилась милое фигуристое существо в белом, которое даже в этом моем состоянии очень хотелось потрогать.

И я внезапно понял, что больше всего на свете я сейчас хочу пить. Хочу воды. Холодной и много! Во рту сразу появилось невыносимое ощущение сухого картона и наждачной бумаги. Никогда прежде мне так не хотелось пить.

- Пей! – какой-то белый сосуд типа заварочного чайника уткнулся мне в зубы.

Я выпил все и попросил еще. Марина не стала вредничать и снова чайник перелился мне в рот. Во рту появился привкус крови. Это от разбитых губ, наверное. Я обследовал языком зубы, все они были на месте. Это напрягло. Так не должно было быть. Верхней шестерки слева не должно там быть. И мост справа отсутствует. Вместо моста были обычные зубы. Я в дурке?

- Марина, готовь молодого человека на рентген, – доктор опять появился в поле моего зрения. – Голова и грудная клетка. Ребра, грудина, позвоночник.

Он издевается, что ли? По сравнению со мной он пацан, потому что лет на десять меня моложе. Чего он глумится-то? Это нехорошо, если я в дурке.

- Доктор, а с какого это перепугу я для вас молодой человек? – начал я бычиться, еще не понимая в чем подвох, но, уже не желая быть объектом чьих-то шуток. Врач подошел и, нависая надо мной, с легкой тревогой всмотрелся мне в глаза. И медсестра придвинулась, и тоже с любопытством уставилась. А вот теперь их изучающие взгляды меня расстроили всерьез.

- Что-то не так, голубчик? Что вас беспокоит? – было незаметно, что он издевается, он, скорее, озадачился моими словами.

- Зеркало мне дайте! – не стал я обострять и без того непонятную ситуацию.

В конце концов, из всех присутствующих, это у меня голова не в порядке.

- Где я тебе здесь зеркало возьму? Да и, что ты там увидеть хочешь? Лучше не надо тебе в зеркало смотреть, – медсестрица Марина подумала и, взглянув на меня, с сомнением продолжила, – С неделю не надо, а лучше бы дней десять.

Сейчас моя голова работала уже гораздо лучше, чем еще полчаса назад. И мои глаза видели почти совсем хорошо. Вот только очень узко. Я начал внимательно прислушиваться к своим ощущениям и к состоянию своего тела. Ощущения меня тревожили. Они отличались от прежних. И если поначалу, в силу понятных причин, я не придавал этому значения, то теперь все несоответствия лезли, как иголки из ежика.