Почти ровно в час, с двумя бутылками подаренного нам вина и с одним купленным тортом мы с Софой позвонили в дверь с непривычной глазу бронзовой табличкой «Профессор Лев Борисович Лишневский». Надо сказать, что и дом ейного папы был тоже непростой. Находился он у драмтеатра за квартал от набережной Волги. И, как доподлинно мне было известно, жили в нем люди, руководящие областью и городом. Фамилия с таблички мне тоже была знакома.

Вопрос, встревоживший меня, задать спутнице я не успел, дверь открылась. На пороге стоял мужик лет пятидесяти пяти, а, может и старше. В лицах Софьи и этого барственного джентльмена было что-то общее, родственное. Ранее ректора своего университета я видел дважды. Один раз издалека, в актовом зале, сразу после моего поступления в университет. И еще однажды, вблизи, когда срочно пробился к нему на прием, чтобы подписать академ перед уходом в армию. В отличие от своей дочери, на еврея Лев Борисович не походил. Во всяком случае, при взгляде на него, пятая графа мне не вспомнилась.

Родня расцеловалась, а мне досталось крепкое рукопожатие и быстрый внимательный взгляд. Я очень надеялся, что папенька меня не опознали и не вспомнили. В коридоре из-за угла появилась невысокая и как финик сморщенная пожилая женщина. Вот она-то как раз никаких сомнений относительно своей принадлежности к потомкам авраамовым не вызывала. Уже не тетенька, но еще не древняя бабушка была носата и на мир смотрела живыми умными глазами. Ее мелкие коротко остриженные кудряшки были окрашены в непонятный черно-фиолетовый цвет. Завершала ее образ зажатая в зубах дымящаяся беломорина. Встав напротив и не ответив на приветствие племянницы, курильщица без суеты и стеснения очень внимательно рассматривала меня.

- Моя тетя Пана Борисовна! – назвала мне свою сродственницу вдруг оробевшая Софья. – А это Сергей, мой знакомый, – еще больше утратив уверенность в голосе, она представила меня.

- Знакомый, значит!.. – продолжая изучать меня, с неодобрительным сомнением произнесла мелкая, но колоритная тетка, – Левенштейн! Пана Борисовна Левенштейн, – протянула она мне свою сухонькую ладошку.

Рука у мадам Левенштейн оказалась неожиданно крепкой. А голос у этой мелкой и невзрачной на вид тетки был властный и гораздо громче, чем ему следовало бы быть при данных обстоятельствах. Может, это как-то связанно с ее профессией? Либо она пивом круглый год на улице торгует, либо в бане простыни и тазики выдает, сходу предположила моя дедукция. Ей бы еще кожанка с маузером очень были бы к лицу. Цигарка в зубах у нее уже присутствует. Мощная такая карлица! Демон революции твою бога мать..

Пришлось представляться и мне. В каком качестве я был доставлен сюда, я до сих пор так и не узнал. Пока ехали, на все мои вопросы Софья отвечала неопределенно и уклончиво. Единственное, в чем она меня уверила, так это в том, что ни к чему меня этот поход к ее родне не обяжет. И то хлеб!

- Со мной пойдем, поможешь! – скомандовала племяннице любительница Беломора и обе они удалились по коридору, надо полагать, на кухню.

- Пойдемте и мы молодой человек, прошу! – папенька Лев Борисович указующим ленинским жестом направил меня в распашные створки дверей. Я покорно поплелся за профессором, проклиная себя за проявленную вчера мягкотелость. Еще в прошлом бытии мне не единожды приходилось бывать в гостях у родственников моих любимых женщин. Тех, которые снизошли до меня с Олимпа своей богоизбранности. И каждый раз это было то ли экзаменом, то ли кастингом. Я непрестанно чувствовал, что меня осматривают, обнюхивают и ощупывают. Как цыгане чужую лошадь на ярмарке. Решая, свести ее нынешней ночью со двора хозяина к себе в табор или поискать другую, получше. Только, что зубы показать не требовали. Вот и сегодня опять все будет, как всегда. Потому, что народ, подаривший человечеству православие и Христа на кресте, состоит из людей очень консервативных и до крайности обстоятельных в выборе зятьёв.

А квартирка-то знатная, подумалось мне, когда я вошел в зал в три окна, метров двадцати пяти, а то и поболе. Кроме цветного «Рубина», пускающего лаковые блики со своих деревянных боков, у одного из двух окон стоял рояль с закрытой крышкой. Неужто Софья еще и на роялях музицирует, уважительно мелькнуло в мозгу. Ай да Соня! Над инструментом на стене висел портрет красивой женщины. Если бы не ее возраст к сорока, то я бы подумал, что это Софья Львовна. Сходство было поразительным. Если это ее мать, то почему она отсутствует? Посреди комнаты стоял массивный обеденный стол, покрытый скатертью и сервировкой. Профессор взял со стола бутылку коньяка с двумя бокалами и сел в кресло. Мне он указал на соседнее. В зал шмыгнула Софья с какими-то тарелками в руках. Со мной взглядом она почему-то не захотела встречаться. Тем временем профессор наполнил коньяком пузатые коньячные бокалы.

- Итак, молодой человек, как давно вы знакомы с Софьей? – приложившись к своей посудине, спросил он.

Я в это время согревал бокал с коньяком в ладонях, так как бутылку, видимо, недавно достали из холодильника. Вроде бы и ректор Лев Борисович, и даже профессор, а коньяк правильно пить не умеет. А вот я холодный коньяк не пью уже лет тридцать, мстительно подумал я, с завистью оглядывая профессорские хоромы.

- По нынешним временам немало, неделю, как уже, – втянув носом пары достойного напитка, ответил я сонькиному родителю и с удовольствием покатал глоток языком по нёбу.

Отреагировать Лев Борисович не успел, в комнату, на большом фаянсовом блюде его дочь внесла целиком зажаренного гуся. Гусь блестел темно-янтарными боками и потеками жира. Он источал такой аромат, который начисто отбивал интерес даже к коньяку. Захотелось побыстрее услышать приглашение к столу. Это раз! И Лыба, он, все-таки молодец! Хоть он и Лыба. Это два! Продуманная Софа никакого корма мне сегодня с самого утра не задавала. И вот теперь я был готов радовать еврейскую семью своим неподдельно зверским аппетитом. Или огорчать своей плебейской гойской прожорливостью..

- Все за стол! – скомандовала младшая Лишневская-Мордвинцева и я постарался не опередить никого из присутствующих, дабы соблюсти приличия.

Софья указала мне место рядом с собой и мне это понравилось. Потому как ее тетка, еще совсем недавно смотревшая на меня без особой кровожадности, теперь почему-то зыркала очень недобро. Странно это, ведь я ничего еще не успел. Даже сказать чего-нибудь невпопад и уж, тем более, удивить кого-то из присутствующих необдуманным действием. Ни в скатерть не сморкался, ни ложек по карманам не рассовывал, а меня уже не любят в этом доме. Ну и ладно, лишь бы допустили к еде и дали сколько-то времени на поесть, а там бог им судья..

- А расскажите-ка нам молодой человек еще раз, как евреи своим младенцам крестных выбирают? – не выдержав, язвительно обратилась ко мне тетка болтливой вдовы сразу же после первого тоста за знакомство. К слову сказать, в отличие от нас с профессором, потягивающих коньяк, она пила водку.

Лев Борисович перестал жевать, а его дочурка пошла малиновыми пятнами.

- Тетя!! Я ведь тебя просила! – она жалобно посмотрела на сверкающую чернотой колючих глаз родственницу, – Сергей, я только поинтересовалась у тети Паны, правда ли то, что ты мне рассказывал, – попыталась объяснить свою неуместную болтливость Софья и последовавшее за ней бешенство родственницы.

- Нет, конечно, не правда. Это я так пошутил, – невозмутимость, с которой я признался в безобидном розыгрыше вдовы, далась мне нелегко, слишком уж свирепо смотрела на меня ее непримиримая тетка. – Просто я очень веселый человек, Соня! Очень добрый и веселый, – крайнюю фразу я уже произнес, проникновенно глядя в лаза ее тетушки.

Чтобы быть убедительным, мне даже пришлось пожать плечами. Развести руками я не мог, поскольку держал в правой шматок гуся. И, чтобы как-то отсрочить дальнейшие оправдания перед софьиной родней, и собраться с мыслями, я откусил от жареной птицы кусок побольше. И стал его тщательно пережевывать, сосредоточенно глядя в свою тарелку. Стараясь при этом не подавиться под искрящимся взглядом скандальной иудейки. Профессор по-прежнему удивленно молчал, переводя взгляд со своей темпераментной сестрицы на меня, потом на дочь и обратно.