- Что за человек этот Сарайкин Эдуард? Может, это он к туалетному непотребству разохотился? – выдал я первую пришедшую на ум версию.

Любовь Михайловна пожевала губами и ненадолго задумалась, глядя в окно.

- Может и он. Мне этот художник никогда не нравился! И с Верой он, опять же, очень нехорошо обошелся. Точно, он это! – уже уверенно подтвердила мои подозрения сопереживающая Вере ветеранша ТТУ, – Он, паскудник, кроме него больше некому!

- Зря ты, тёть Люб! – раздался от двери негромкий верин голос, – Эдик как раз в больнице лежал, когда Гальку первый раз этот гад прихватил. Да и уехали они из города к его матери в Октябрьск, как только он из больницы выписался. Почти уж два месяца, как они там живут.

- Точно! Художника тогда по башке кто-то стукнул, – с видимой неохотой признала сарайкинское алиби Любовь Михайловна. – А ты, Верка, дура жалостливая, еще и в больницу к этому косоглазому ходила! – она укоризненно повернулась в сторону своей молодой подруги.

Вера торопливо взяла со своего стола какие-то документы и опять вышла.

- Переживает! – вздохнув, пояснила мне баба Люба, – Да было бы из-за кого!

- Любовь Михайловна, а кто по голове художника Сарайкина стукнул? – поинтересовался я по инерции, – Это он здесь с кем-то подрался? С кем? И почему он косоглазый?

- Не дрался он ни с кем, в городе его побили, вроде бы. По башке сзади дали и все, – без малейшего сочувствия к ударенному Эдуарду отмахнулась она. – А почему он косоглазый, так это мне неизвестно, косоглазый и всё тут!

Дверь, через которую минуту назад удалилась расстроенная Вера, вновьприоткрылась и в проем просунулась рыжая голова в очках и в фуражке. Помимо фуражки и очков, голова имела добродушное конопатое лицо и принадлежала она нескладному крупному парню годов двадцати пяти.

- Тётя Люба, чего тут вам поправить? – косясь в мою сторону, обратился рыжий к диспетчерше, – Меня Степаныч послал, говорит, заявка от вас была.

Только теперь я заметил деревянный ящик с плотницким инструментом в его руках. Во время своего монолога парень продолжал исподволь изучать меня.

- Эк, проснулись! Она уже второй месяц у вас, эта заявка! Жара, а окно ни открыть, ни закрыть невозможно, – насела на рыжего моя собеседница.

Как же не фартит женскому контингенту ТТУ с ассортиментом женихов! И без того немногочисленные мужики здесь либо рыжие, либо косоглазые! Это ведь, кажется, Петр Первый издал указ, в котором рыжих и косоглазых допускать к свидетельству по уголовным делам строго запрещалось?

Я терпеливо молчал, ожидая ухода плотника. При третьем лишнем баба Люба с прежней своей откровенностью сплетничать не будет. Рыжий еще покрутился у окна, померил створки раскладным метром и ушел.

- Кто это, Любовь Михайловна? – привычно, как это свойственно каждому оперу пылесосить любую информацию, поинтересовался я личностью конопатого.

- Пашка, плотником работает в нашей АХЧ. Хороший парень, – похвалила она рыжего, – Безотказный и работящий. Он тоже за этой профурсеткой Галькой Суторминой таскался, только слишком уж он прост для нее был. Отшила она его. Ты его себе в помощники возьми, он парень простоватый, зато крепкий и добросовестный. Пашка главный дружинник у нас. Мужиков и так мало, так они еще и гнушаются на дружину ходить. А из одних баб какая дружина! Вот Пашка и выручает. Он никогда не отказывает и отгулов за дежурства не требует.

Вернулась Вера и до того откровенный разговор с бабой Любой, скомкался. Пополнив со слов диспетчеров список потерпевших и поблагодарив их за угощение, я направился в депо. Мне нужно было найти место, где тетки пьют чай, ругают мужиков и перемывают кости друг другу.

Таким местом в депо оказалась бытовка, в которой я провел в общей сложности больше трех часов. И потерянным это время я бы назвать не решился. Женщины менялись, не задерживаясь за столом подолгу . Они приходили и, попив чаю, строго по часам уходили к своим трамваям, чтобы снова ехать по маршруту, а я оставался. Уже дважды сбегав побрызгать, я мужественно продолжал чаевничать с каждой новой компанией перекурщиц. Меня уже знали по имени и почти не стеснялись. И все наперебой старались чем-то угостить. В осваиваемой мной среде наступило именно то состояние, когда имело смысл задавать вопросы, чужим меня здесь уже не считали.

Если утром на меня недружелюбно косились, то сейчас не таясь отвечали на все вопросы, которые я задавал.

Лихоимец разнообразием трамвайщиц не баловал. Контактировал он с ними исключительно в сумерки или в темное время суток. Щемил он их всегда молча. Какое-то время, под аккомпанемент визга, он их придерживал, а потом, так же, молча, отпускал и исчезал. Те, которым со злодеем пришлось пересечься не единожды, по опыту уже знали, что дальше несанкционированного хапка затейник не идет. Поэтому на второй и, тем более, на третий раз, они реагировали уже чуть спокойнее. Но по-прежнему, без понимания чужой слабости к изыскам. И оттого каждый раз очень сердились. Позже, после доверительных коллективных бесед с дамами я понял, как мне показалось, главную причину их раздражения.

- Сволочь он! Если есть интерес к женщине, можно ведь по-человечески подойти, зачем так-то хватать?! – горячилась одна из моих собеседниц. – У нас в депо баб, больше половины разведенных! А вокруг либо одни алкаши, либо женатые. Нету мужиков!

Сидящие рядом за длинным столом бытовки женщины, согласно зашумели.

- Да пусть даже женатый и пусть выпивает! Лишь бы меру знал. Да я сама налью, главное, чтобы все по-человечески было, по согласию! – понимающе вторила ей, сидевшая рядом коллега, нервно крутя в пальцах доминошку.

Разговор соскальзывал в иное русло, никак не соответствующее стоявшей передо мной задаче. При всем своем сочувствии к женщинам, я понимал, что озвученную проблему, да еще в масштабах всего ТТУ я решить не смогу. Но зато я по-прежнему был готов принимать все доступные мне меры к розыску самовольного захватчика их гениталий.

Среди всех прочих бед и чаяний, которыми охотно делились женщины, проскальзывали и крупицы интересующей меня информации. Уже дважды и от разных тетенек мне прилетело, что у Суторминой все-таки был поклонник из числа пассажиров. Обе источницы, каждая по отдельности поведали, что это был молодой самец не то кавказской, не то азиатской наружности. Был он невысокий и коренастый. И та, и другая ехали с работы на трамвае, который вела Галя и они утверждали, что нерусский пассажир стоял у двери в кабину и настойчиво пытался общаться с их коллегой. После некоторых колебаний мне даже выдали адрес, по которому в Октябрьске со своим косоглазым бойфрендом сейчас проживает Сутормина. До этого заштатного городишки было больше ста километров. Для себя я твердо решил, что если Софья Львовна откажет мне в льготной аренде своего авто, то в эту далекую зажопину на общественном транспорте я не поеду.

Сходив с Верой на обед в ведомственную столовую, и узнав, до которого часа она работает, я продолжил свою оперативно-розыскную деятельность на территории предприятия. К тому времени, когда вечером на проходной мы встретились с младшей диспетчершей, о коллективе ТТУ и о его незримых течениях я знал, если не все, то очень многое. И обоснованно надеялся, что выяснил немало для себя полезного. Но большую часть моей головы занимал таинственный пассажир нерусской наружности.

Жила Вера неподалеку от своей работы, всего в четырех остановках, поэтому медленно прогуливаясь, провожались мы с ней пешком. Метров через двести она взяла меня под руку. А еще через два километра я знал почти все то, что было пережито их любовным треугольником. Имеется в виду тот самый равнобедренный треугольник, состоявший из двух первых тэтэушных красавиц-водительниц и одного маляра-интеллигента всё того же ТТУ.

- Зайдешь? – глядя куда-то на левый лацкан моего пиджака, спросила Вера, когда мы остановились напротив ее подъезда. –

У меня кофе хороший есть!