– Но в пределах досягаемости не было ни одного гистоихтиса, а ветер уносил лодку: у нее был болшой треугольный парус. Я вернулся к Антиное и выпил еще. Я мог бы забыть о тебе точно так же, как пытался забыть о Хрисенде. Я был уверен, что ей придется худо, и не мог вынести мысли об этом, и поэтому хотел упиться до забытья. Но Антиноя – благослови ее пьяный мозг – напомнила мне о том, что Хрисенда сказала о тебе. Я быстро протрезвел и немного осмотрелся, потому что не мог вспомнить, где именно находились карнизы, ведшие в пещеру. Я чуть было не бросил это занятие и не принялся снова пить, но что-то продолжало жать меня. Может быть, я хотел совершить хоть одно доброе дело в этой вечности ничегонеделания, ни добра, ни зла.

– Если бы ты не пришел, я висел бы там, пока не умер от жажды. А теперь у Хрисенды есть шанс, если я смогу найти ее. Я отправлюсь за ней. Хочешь пойти со мной?

Вольф ожидал, что Ипсевас скажет «да», но не думал, что тот сохранит свою решимость, коль скоро ему засветит путешествие через море. Ему однако преподнесли сюрприз.

Зебрилла сплавал, ухватился за выступ раковины проплывавшего мимо гистоихтиса и перебросил себя на спину этого существа. Он привел его к берегу, нажимая на крупные нервные пятна, темнопурпурные кляксы, видимые на открытой коже как раз за конусовидной раковиной, представлявшей собой нос существа.

Вольф под руководством Ипсеваса сохранял давление на пятно, чтобы удержать рыбу-парус – ибо таков был буквальный перевод гистоихтис – на пляже.

Зебрилла собрал несколько охапок плодов, орехов и большую коллекцию пуншорехов.

– Нам надо будет есть и пить, особенно пить, – проворчал Ипсевас. – Путь через океан к подножию горы может быть долгим. Я не помню.

Спустя несколько минут после того, как припасы были уложены в одно из естественных вместилищ на раковине рыбы-паруса, они отплыли. Тонкий хрящевой парус поймал ветер, и огромный маллюск заглотнул в рот воду и выбросил ее через мускульный клапан сзади.

– У гаорлов есть задел, – сказал Ипсевас, – но они не могут тягаться с нами в скорости. Они попадут на другую сторону не на много раньше нас.

Он расколол пуншорех и предложил Вольфу выпить. Вольф принял предложение. Он был оустошен, но нервы у него были натянуты, как струны. Ему нужно было что-то такое, что оглушит его и даст ему уснуть. Изгиб раковины создавал пещероподобный выступ, куда он мог заползти. Он лежал, прижавшись к излучавшей тепло, голой коже рыбы-паруса. В скором времени он уснул. Последнее, что он увидел, это плечи и голову Ипсеваса со слившимися в лунном свете полосами, согнувшегося у нервных пятен.

Ипсевас поднимал над головой еще один пуншорех и выливал его содержимое в свой выступавший гориллоидный рот.

Проснувшись, Вольф обнаружил, что солнце только-только выходило из-за изгиба горы. Полная луна – она свегда была полная, так как тень планеты на нее никогда не падала – только-только ускользнула за другую сторону горы.

Отдохнувший, но проголодавшийся, он съел кое-что из плодов и богатых белком орехов. Ипсевас показал ему, как он мог разнообразить свою диету «кровавыми ягодами». Это были сверкавшие каштановые шарики мясистых стеблей, произроставших из раковины, росших гроздьями на кончиках. Каждый был не меньше бейсбольного мяча и имел тонкую, легко разрываемую кожу, выделявшую жидкость походившую на вид и на вкус на кровь. Мясо внутри походило на сырое мясо с супом из криветок.

– Созрев, они отваливаются, и большая часть их достается рыбым, – сказал Ипсевас, – но некоторые доплывают до пляжа. Лучше всего они, когда ты срываешь их прямо со стебля.

Вольф пригнулся рядом с Ипсевасом. Между наполнением рта он сказал:

– Гистоихтисы очень удобны. Они кажутся почти чересчур хорошими.

– Господь придумал их для нашего и своего удовольствия, – ответил Ипсевас.

– Господь создал эту вселенную? – спросил Вольф.

Он больше не был уверен, что этот рассказ являлся мифом.

– Тебе лучше в это поверить, ответил Ипсевас.

Он выпил еще.

– Потому что, если ты не поверишь, Господь тебя прикончит. Вообще-то я сомневаюсь, что он влюбом случае позволит тебе продолжать жить. Он не любит незванных гостей.

Ипсевас поднял орех и предложил тост:

– За то, чтобы ты остался незамеченным им, и за внезапный конец и проклятие Господу.

Он выпил орех и прыгнул на Вольфа. Вольф был настолько захвачен врасплох, что не имел шанса защититься.

Он растянулся в выемке раковины, там где спал, с накрывшей его тушей Ипсеваса.

– Тихо! – Скомандовал Ипсевас. – Оставайся здесь, свернувшись в клубок, пока я не скажу тебе, что все в порядке. Это Око Господне.

Вольф сьежился, прижавшись к твердой раковине, и попытался слиться с внутренней тенью. Одним глазом он однако выглядывал и, таким образом увидел пронесшуюся неровную тень ворона, за которой последовало и само создание. Суровая птица промелькнула разок, развернулась и начала заходить на посадку на корме рыбы-паруса.

– Черт его побери! Он не может не заметить меня. – пробормотал про себя Вольф.

– Без паники! – призвал Ипсевас. – Ааа!

Раздался глухой стук, всплеск и пронзительный крик, заставивший Вольфа резко выпрямиться и стукнуться головой о раковину над ним. Сквозь вспышки света и тьмя он увидел, что ворон висит, обмякнув, в двух гигантских лапах. Если ворон был размером с орла, то его убийца, обрушившийся с зеленого неба, словно молния, показался в первую секунду шока таким же громадным, как птица рух. Зрение Вольфа выправилось и прояснилось, и он увидел орла со светло-зеленым телом, бледно-красной головой и бледно-желтым клювом. Он был в шесть раз массивнее ворона, и его крылья, каждое длиной по меньшей мере в тридцать футов, тяжело хлопали, когда он старался подняться повыше от моря, в которое ракетный удар занес и его самого и его добычу. С каждым мощным взмахом он поднимался на несколько дюймов выше.

Вскоре он начал набирать высоту, но прежде чем убраться слишком далеко, он повернул голову и позволил Вольфу увидеть его глаза. Они были черными щитами, отражавшими пламя смерти. Вольф содрогнулся. Никогда он не видел такой обнаженной жажды убивать.