Он вошел до пояса в прибой и попробовал воду на вкус. Он видел, как другие пили ее, так что надеялся найти ее приемлемой. Она была чистой и свежей и обладала сильным, никогда раньше не испытываемым им привкусом.

Напившись до отвала, он почувствовал себя так, словно получил переливание крови. Он вышел из океана и пошел обратно по пляжу в джунгли. Все вернулись к своей еде и развлечениям и хотя следили за ним наглыми прямыми взглядами, они ничего ему не сказали. Он было улыбнулся им, но бросил, когда это казалось вспугнуло их. В джунглях он поискал и нашел такие же плоды и орехи, как те что ела русалка. Желтый плод был на вкус, как грушевый пирог, а мякоть внутри псевдококосового ореха напоминала на вкус очень нежное мясо, смешанное с мелкими кусочками грецкого ореха. После он чувствовал себя вполне удовлетворенным, за исключением одного: он жаждал выкурить трубку. Но табак был единственным, что, кажется, отсутствовало в этом раю.

Следующие несколько дней он обитал в джунглях или же проводил время в океане или поблизости от него. К тому времени пляжники привыкли к нему и даже начали смеяться, когда он появлялся по утрам. Однажды несколько мужчин и женщин набросились на него и, буйно хохча, стащили с него одежду. Он кинулся за женщиной, убежавшей с его брюками, но она удрала в джунгли. Когда она появилась вновь, то оказалась с пустыми руками. Теперь он уже мог говорить достаточно хорошо, чтобы его поняли, если он медленно произносил фразы. Годы преподавания и изучения дали ему очень большой словарь древне-греческого языка, и ему требовалось только овладеть интонацией и множеством слов, отсутствовавших в его «аутенрейте».

– Зачем ты это сделала? – спросил он прекрасную черноглазую нимфу.

– Я хотела посмотреть, что ты прячешь под этими уродливыми тряпками. Голый ты уродлив, но эти штуки на тебе заставляют тебя выглядеть еще уродливей.

– Непристойно? – осведомился он.

Она не поняла этого слова.

Он пожал плечами и подумал: «В чужой монастырь…». Только это было больше похоже на Сад Эдема. Температура днем и ночью была комфортной и разнилась примерно на семь градусов. Тут не возникало никаких проблем с получением разнообразной пищи, не требовалось никакой работы, не существовало никакой арендной платы, никакой политики, никакого напряжения, за исключением легко облегчаемого сексуального напряжения, никакой национальной или рассовой вражды.

Не нужно было оплачивать никаких счетов. Или нужно? Основным принципом вселенной Земли являлось положение, что за так не получали ничего. Былли здесь он тем же самым? Кому-то полагалось бы заплатить по счету.

Ночью он спал на куче травы в большом дупле дерева. Это было только одно из тысяч таких дупел в деревьях особого типа, предлагавших это естественное пристанище. Вольф, однако, не оставался в постели по утрам. Несколько дней он вставал как раз перед рассветом и наблюдал как прибывает солнце.

«Прибывает» было более подходящим словом, чем «восходит», ибо солнце, безусловно, не восходило. По другую сторону моря находился огромный горный кряж, настолько пространный, что Вольф не видел ему конца. Солнце всегда выходило из-за горы и было высоко, когда выходило. Оно следовало прямо через зеленое небо и не тонуло, а исчезало только когда уходило за другой конец горного кряжа.

Час спустя появлялась луна. Она тоже выходила из-за горы, проплывала на том же уровне по небесам и ускальзала за другую сторону горы. Каждую вторую ночь, целый час шел сильный дождь.

Вольф тогда обычно просыпался, потому что воздух становился немного холоднее. Он зарывался в листья и дрожал, пытаясь вернуться ко сну.

С каждой последующей ночью он находил, что сделать это становится все трудней. Он думал о своем собственном мире, об имевшихся там у него друзьях, работе и развлечениях и о жене. Что поделывала теперь Бренда?

Она, несомненно, горевала по нему.

Хоть она и была слишком часто злой, скверной и скулящей, она его любила. Его исчезновение будет ударом и потерей. О ней, однако, хорошо позаботятся. Она всегда настаивала на том, чтобы он вносил на страховку больше, чем он мог себе позволить, это не раз приводило к ссорам между ними. Затем ему пришло в голову, что она долгое время не получит ни цента из страховки, потому что придется представить доказательства его смерти. И все же, если ей придется подождать, пока его не объявят по закону умершим, она могла прожить на соцобеспечении. Это будет означать резкое понижение ее образа жизни, но этого будет достаточно, чтобы поддержать ее.

Он, разумеется, не имел ни малейшего намерения возвращаться. Он вновь обретал юность. Хотя он хорошо питался, он терял в весе, а его мускулы становились все сильнее и тверже. У него появилась пружинистость в ногах и чувство радости, потерянное где-то в двадцать с небольшим. На седьмое утро он потер скальп и открыл, что тот покрыт легкой щетиной. На десятое утро он проснулся с болью в деснах.

Он потирал распухшую челюсть и гадал, предстоит ли ему заболеть. Он и позабыл, что существовало такое понятие, как болезнь, потому что сам был крайне здоров, и никто из пляжников, как он их называл, никогда не болел.

Десны продолжали изводить его всю неделю, пока он не принялся пить естественно перебродившую жидкость из «пунш-ореха». Орех рос большими скоплениями высоко на вершине стройного дерева с короткими, хрупкими лиловыми ветвями и табачнообразными желтыми листьями. Когда его дубленую кожуру вскрывали острым камнем, он выделял запах винного пунша.

На вкус он был, как дыня с тоником и примесью вишневой настойки, и действовал, как стаканчик токильи. Он работал отлично, убивая боль в деснах и вызываемое болью раздражение.

Спустя девять дней после того, как у него впервые возникли затруднения с деснами, сквозь кожу начали резаться десять крошечных белых твердых зубов. Более того, золотые пломбы в других выталкивались возвращением естественного материала.

Его плешивая прежде башка покрылась густой порослью.

И это еще не все. Плаванье, бег и лазанье по деревьям растопили весь жир. Выступавшие старческие вены снова утонули под гладкой твердой плотью.