Далеко не каждому офицеру приходилась по плечу такая должность, да и начальник выбирал себе помощника по нутру.

Прошлую кампанию у Бредаля состоял флигель-адъютантом мичман Спешнев, офицер исправный, но нерасторопный, не всегда и все схватывал на лету и мог быстро и грамотно воплотить в циркуляры и донесения мысли адмирала. А от этого иногда зависели и успехи дела, а зачастую и жизнь людей. Да и сам Спешнев просился отпустить его на строевую должность, на корабли, поближе к матросам.

И тут Бредаль вспомнил своего юного питомца. Встречал как-то мельком зимой в Кронштадте смекалистого мичмана Григория Спиридова. Спросил о нем у Мишукова.

— Из молодых, да ранний, — усмехнулся Мишуков, — море любит, дело знает, порядок уважает.

— А как эпистолы маракует?

— Читывал я его цидульки, слог понятный и краткий...

Так совпало, что Григорий Спиридов покидал Кронштадт одновременно с Алексеем Сенявиным.

Вместе с братом они получили назначение на Днепровскую флотилию, к Науму Сенявину.

— Батюшка нам холку натрет, — чесал затылок Алексей, прощаясь со Спиридовым, — он родственных уз не признает, а спрашивает по строгости, вдвойне...

Вице-адмирал Бредаль не ошибся в выборе. Ни на один шаг теперь в походе он не отпускал от себя Спиридова. Да тот и сам нутром быстро уловил общий настрой своего начальника и настырно вникал в способы и методы решения им разнообразных задач в морском деле, успех которого теперь в какой-то мере зависел и от его, Спиридова, способности и добросовестности.

Почти все приходилось делать на ходу. Флот неотступно двигался к Геническу, прикрывая левый фланг армии Ласси со стороны моря. А турки в этом году подготовились не в пример прошлой кампании.

Сопровождая флотилию, вдали постоянно маячили один или несколько линкоров в окружении фрегатов и других судов для действий на мелководье. Турки только и ждали удобного момента, чтобы напасть на отбившиеся русские суда. Вскоре случай подвернулся. Флотилию Бредаля на пути к Геническу захватил жестокий шторм. Один из ботов под командой матроса первой статьи Афанасия Патрушева ночью отстал от флотилии и был занесен к неприятельскому, крымскому берегу.

Когда рассвело, стоявший на носу наблюдателем матрос первым заметил неприятеля.

— По носу, никак, басурманский каюк! — крикнул он немедля Патрушеву.

В несколько томительных мгновений Афанасий оглядел берег, горизонт.

— Правый борт, все пушки товсь!

Матросы встревоженно смотрели на командира — у турецкого фрегата втрое больше орудий да и калибр в два-три раза превосходит.

Через несколько минут, едва бот развернулся, вокруг него поднялись всплески от ядер первых залпов турецкого корабля; в утренней тишине послышались гортанные голоса возбужденных турок, предвкушавших легкую добычу.

— Затаись, залп не давать, пушки все на правый борт. — Патрушев пристально смотрел на приближающийся корабль.

Турки, считая, что дело сделано, прекратили огонь, приближаясь к борту, спустили паруса...

Внезапно вся лодка сверкнула пламенем, окуталась дымом. На палубу фрегата посыпались ядра, там начался пожар. Раздались проклятия раненых турок. Тем временем бот Патрушева, сделав еще два метких залпа, быстро, на веслах уходил от фрегата.

— Навались, братцы, навались! — Афанасий весело посматривал на удаляющийся фрегат, где кричали турки, поглядывая на обмякшие от безветрия паруса...

Выслушав доклад Патрушева, Бредаль расцеловал его и, подмигнув Спиридову, произнес:

— Сочиняй, мичман, сей же час приказ, надобно молодцов отблагодарить.

В тот же день на флотильских ботах и других судах огласили приказ Бредаля:

«...Матроса I статьи Патрушева за верныя и ревностныя к службе Ея И. В. перед неприятелем добрые поступки и для их и прочих смотря на то приохочиванье пожаловал его Патрушева в комплект в квартермейстеры и к награждению Ея И. В. милости не в зачет по окладу против матроза I статьи, без вычету за четыре месяца выдать денежного жалованья, а бывшим с ним на лодке матрозам II статьи, каждому за два месяца».

В конце июня пятьсот судов Бредаля вошли в пролив у Гнилого моря Сиваша. Ласси с Бредалем осмотрели на лодке окрестности. Ласси хитро щурился на солнцепеке.

— Хан ждет меня у Перекопа, а мы его проведем. — Фельдмаршал вскинул руку вдоль уходящей косы Арабатской стрелки.

— Наводи-ка, Петруша, направной мост из твоих посудин, — продолжал он, — мои солдатики споро перетащат пушки, и двинемся мы в Крым.

Сказано — сделано. Спустя десять дней армия Ласси двинулась в Крым, а горизонт закрыло распущенными Парусами. Запоздало объявилась турецкая эскадра, линкоры, фрегаты, галеры. Открыли пальбу по судам Бредаля, а они ушли на мелководье и ядра шлепались в воду, не причиняя вреда. К вечеру разыгрался сильный шторм, половину лодок Бредаля выбросило на берег. Адмирал приказал снять пушки, соорудить батарею на мысу.

Турки бросились было высаживать десант, но кинжальный огонь отогнал их от берега, и вскоре турецкая эскадра, убедившись в бесплодности своих усилий, ушла в море. Турки решили отыграться у Азова.

Ласси, отправляясь навстречу спешившему от Перекопа войску хана Фетха-Гирея, посетовал Бредалю:

— Азов без прикрытия должного остался, надобно оборону тамошнюю подкрепить. Доносят мне, турок на море объявился. Заодно и болезных солдатиков у меня прихватить десятка три-четыре, амуницию лишнюю забрать.

— Добро, — согласился Бредаль и подозвал Спиридова: — Изготовь сей же час приказ. Мичману Рыкунову на первом мортирном боте следовать к Азову, сопровождать дюжину лодок. — Бредаль на минуту замолк, размышляя. Путь дальний, плыть в одиночку. — Старшим, укажи, пойдет каптри Дефремери.

Оповестив Дефремери и Рыкунова, Спиридов принес приказ на подпись Бредалю.

— Молодцом, ловко ты прописал Дефремери на все случаи. Позови его ко мне, а потом пускай на приказе подпись учинит, от нее не отвертишься.

Выйдя от Бредаля, повеселевший каптри читал приказ в канцелярии:

«Неприятелю, каков бы он силен ни был, отнюдь не отдаваться и в корысть ему ничего не оставлять. Впрочем, имеете поступать по регламенту и по прилежной своей должности, как честному и неусыпному капитану надлежит».

Дефремери лихо расписался и пошел, посвистывая, к пристани. Вечером мортирный бот отошел от причала, на выходе его поджидала дюжина лодок.

— Паруса поднять! — кивнул Дефремери боцманмату Рудневу и повернулся к недовольному мичману Рыкунову: — Не горюй, мичман, принимай команду, а на лодки передай — весла на воду, пускай в кильватер пристраиваются.

До Федотовой косы отряд добрался благополучно. Вечерело, ветер стих. Оглядывая горизонт, Дефремери заметил на юге одинокий парус.

— Не по душе мне эта холстина, — передавая зрительную трубу Рыкунову, промолвил каптри. — Передай на все лодки: уходить по-над камышами на вест и пробираться к Азову по способности.

Коротка летняя ночь, к рассвету ветер посвежел, только бы и сниматься с якоря, но не спавший всю ночь Дефремери помрачнел:

— Вишь, обложили нас, как медведя в берлоге.

В предрассветной мгле вдали грозно ощетинился пушками линейный корабль, а в обе стороны от него дугой, веером рассыпались парусники и галеры.

— Не осилить нам такую громаду, — протяжно вздохнул Рыкунов, но его перебил каптри.

— Значит так, шлюпки немедля за борт, на них всех раненых, остальным в воду и на берег, в камыши, уходить подалее. — Дефремери говорил громко, вся команда на верхней палубе замерла. — Кто по доброй воле, пускай остается. А сей же час канонирам снарядить мортиры и порох на палубу до крюйт-камеры насыпать.

Не прошло и получаса, на воде зашлепали веслами шлюпки: держа над водой ружья, уходили к берегу матросы, оглядываясь на осиротевший первый мортирный бот. На его борту замерли на мгновение, как бы прощаясь с товарищами, каптри Дефремери, боцманмат Руднев и безымянный матрос. А турки тем временем подошли к боту на пистолетный выстрел и, заметив, что судно опустело, не стреляли.