«Еще кого нелегкая принесла?» — промелькнуло в голове у Репнина. Он откровенно недолюбливал заносчивого Бутурлина.

Первый заговорил Толстой:

— Неужели младенец разумно править почнет? Что смыслит он в делах державы?

— При нем регента определим, — возразил князь Голицын, — та же Екатерина Алексеевна, государыня наша, могла бы состоять, за матушку она ему будет.

«Знаем тебя, — зло подумал Толстой, — месяц-другой пройдет, и вы ее спихнете, а сами править станете».

Споривших прервал Апраксин:

— Призовите-ка сюда кабинет-секретаря государя императора.

В комнату вошел Макаров.

— Доложи-ка, Алексей Васильевич, в бумагах государя нашего, Петра Алексеевича, имеются ли его завещания или другие распоряжения?

Макаров развел руками и без размышлений ответил:

— Таковых документов в бумагах его величества нет.

Слово взял молчавший до сей поры Феофан Прокопович, близкий человек Петра, его главный советник в церковных делах. Слово Феофана весьма много значило для всех присутствующих.

— Всем доподлинно вестимо, Великий государь наш короновал на царство Екатерину Алексеевну. — В красноречии у Феофана не было соперников. — Он же заявлял в ту пору, что императрица является его преемницей. Об этом все ведают и нет сомнений в законности прав ее на престол.

Речь Прокоповича прервала барабанная дробь на дворе. Фельдмаршал Репнин распахнул окно. На плацу выстроились гвардейские полки.

— Кто посмел привести их сюда? — гневно посмотрел он на Бутурлина. — Разве я не фельдмаршал?

Бутурлин выступил вперед, с усмешкой ответил:

— Я велел им прийти сюда по воле императрицы, коей и ты повинуешься.

Спорщики стихли, знали, что гвардейцы преданы Екатерине.

Репнин прикусил язык, а канцлер Головкин высказался определенно в пользу Екатерины.

Еще раз пригласили Екатерину. На этот раз она говорила без всхлипывания, голос ее окреп. Сказав несколько слов о правах своих на престол, данных ей коронацией и миропомазанием, о несчастиях, какие могут хлынуть на Россию во время малолетства Петра Алексеевича, окончила уверением, что не намерена оспаривать его прав на престол:

— Я ему сохраню престол, как священный залог, до той минуты, в которую небу угодно будет меня соединить с тем, кого скоро у нас не станет!..

После ухода Екатерины, окинув взором соперничавших сенаторов и генералов, Апраксин понял, что настал его черед. «Пора эту свару кончать, не дай Бог, кровушкой запахнет».

— Господа сенаторы, — начал он в наступившей тишине, — в сей скорбный час для отечества, согласно воле государя нашего... — Горло давили спазмы, глотая слезы, Апраксин помедлил и, передохнув, продолжал: — В силу коронации Екатерины Алексеевны как императрицы, и присяги, ей принесенной народом, Сенатом и Синодом, полагаю провозгласить ее императрицею и самодержицей, со всеми правами, коими пользовался супруг ея...

Скупые лучи мартовского солнца высвечивали свежеструганые тесины купола деревянной церкви. Соорудили ее временно, наспех, внутри каменного острова строящегося собора, на площади крепости святого Петра и Павла. Плотники трудились день и ночь, готовили последнее прибежище скончавшемуся императору.

В день сороковин его кончины на плацу вокруг церкви замерли в каре гвардейские полки, экипажи кораблей. Хоронили царя.

Три залпа крепостных пушек возвестили о начале прощальной церемонии. Под сводами церкви разносился громовой голос Феофана Прокоповича, то и дело заглушаемый рыданиями и плачем.

— Что сё есть? До чего мы дожили, о россияне? Что видим? Что делаем? Петра Великого погребаем!

Ниже постамента с гробом Петра стоял небольшой гробик с телом только что скончавшейся шестилетней дочери царя Натальи.

Среди окружившей церковь плотной толпы сановников и военных, прижавшись к отцу, несколько испуганно поглядывал на происходящее Гриша Спиридов. В последние недели все перемешалось в его голове. В дни кончины царя занятия прекратились. Офицеры и учителя вполголоса перешептывались по углам. Отзвуки пересудов долетали и в классы. Главное, о чем рядили, сводилось к одному:

— Теперь-то что станется с нами? Благодетель-то покинул нас...

На построении читали Манифест о кончине Петра Великого, а следом Манифест о восшествии на престол Екатерины Алексеевны. Тут же, не отходя, всех строем приводили к присяге на верность новой императрице.

И теперь, слушая слова проповеди Феофана, Гриша с удивлением посматривал на стоявших вокруг сановных вельмож. Многие из них с равнодушными взорами переговаривались друг с другом, кивали и крутили головами, как бы забывая о происходящем. Лишь напротив, под громадным, с царским черным гербом, морским штандартом Петра, не шелохнувшись замерли, прощаясь с создателем российской морской мощи, флагманы и капитаны флота. Где-то в середине этой кучи Гриша заметил и краснощекую физиономию Бредаля. «Вот бы опять к нему напроситься», — успел подумать Гриша, но его помыслы прервала барабанная дробь и раскаты прощального салюта...

Вступая на трон, Екатерина дала слово продолжать все дела, начатые супругом, и объявила: «Мы желаем все дела, зачатые трудами императора, с помощью Божиею совершать». Наделенная от природы добродушием, бывшая прачка сознавала, что ей не под силу справиться даже с небольшой толикой дел, затеянных супругом. Но до Бога было далече, и она потому-то и рассчитывала на поддержку своих доброжелателей, сторонников. Сама же она, дорвавшись до власти, внезапно ощутила вкус к безраздельному правлению. Будучи женщиной ограниченной, склонной к щегольству, начала безрассудно повелевать, но, слава богу, не в делах государственных. «Любила она и тщилась украшаться разными уборами и простирала свое хотение до того, что запрещено было другим женщинам подобные ей украшения носить, яко же убирать алмазами обе стороны головы, а токмо позволяла убирать левую сторону, запрещено стало носить горностаевые меха с хвостиками, которые она одна носила, и сие не указом, не законом введенное обыкновение учинилось почти узаконение, присвояющее сие украшение единой императорской фамилии, тогда как в немецкой земле и мещанки его употребляют».

Новоявленная императрица давала волю своим слабостям, а ее сановники, как всегда водится при перемене власти, начали сводить старые счеты друг с другом.

Меншиков вступил в схватку с Петром Толстым за влияние на императрицу и начал преследовать своего смертельного врага генерал-прокурора Ягужинского. Минуло всего три недели после похорон Петра, а разгоряченный вином Ягужинский на всенощной влетел в Петропавловский собор и, обращаясь к гробу Петра, в сердцах сказал: «Мог бы я пожаловаться, да не услышит, что сегодня Меншиков показал мне обиду, хотел сказать мне арест и снять шпагу, чего я над собой отроду никогда не видел».

А на другой день дала себе волю, начала дурачиться Екатерина. Рано утром весь Петербург был разбужен страшным набатом — неутешная вдова-императрица подшутила над столицей ради 1 апреля...

Воспламенившиеся придворные страсти и заботы императрицы не коснулись пока верной опоры державы — флота.

В отличие от армейских полков, давно зачехливших пушки и ружья, корабли на Балтике, Белом море, Каспии обязаны были по своему предназначению быть всегда начеку в море, а пушки держать в готовности. А ну неприятель вздумает нагрянуть, до него недалече, всего неделю ходу. Море-то не суша, дозоры держать накладно, да в шторм или темной ночью не всегда уследишь. А ответ все одно придется держать перед Богом, Царем и Отечеством.

Пока что, как и было предписано Петром, достраивались корабли в Адмиралтействе и Архангельском, начали вооружать корабли к плаванию в Кронштадте, Ревеле, Архангельском, Астрахани.

После кончины Петра воспрянули недруги в Англии, Швеции, Дании. Уж они-то ведали о распрях царедворцев в Петербурге. Это было им на руку. Особенно ликовали в Англии, там еще были свежи в памяти неудачные рейды адмирала Джона Норриса к российским берегам в минувшую войну. Пришлось ему тогда убираться восвояси. В те времена сам король Георг I послал Норрису приказ: «Атаковать русские корабли, захватить царя и держать его до тех пор, пока его войска не уйдут из Дании и Германии». Приказ короля Норрис не выполнил — этот демарш означал начало войны с Россией, а таковую должен санкционировать парламент. Английский адмирал неплохо знал британские законы. В конце войны со шведами британский посол в Швеции призывал Норриса напасть на русских без объявления войны.