Шемански хотел работать наверняка и потребовал для первой попытки 190 кг. Норберт, как казалось, чувствовал себя слишком уверенно…"
На запас в толчке рассчитывал и Богдасаров. Поэтому наши помыслы сосредоточились на организации последнего упражнения. А я все чужой себе – и мышцы, и движения. Какие-то обескровленные мышцы, без энергии, совсем глухие! На разминке штанга заваливает кисти, прессует, мнет меня!
Упрямо нащупываю движение.
Из отчаяния, тревог, неподатливости "железа" набираю нужное напряжение и связанность движений.
Мертвею на чувства. Не нужны сейчас, предают. Упрямством веду себя…
А потею! Будто из одной воды – и выжимать не надо, просто мокреть.
Над грифом жидок, как-то вихляв – все суставы елозят, не воспринимают равновесия.
Эти 200 килограммов! Самые сильные атлеты спотыкались о них в те времена. Тогда были свои мерки силы, сообразные пределам тех лет, а сознание и определяет степень и надежность усилия. 200 кг находились у пределов человеческой силы.
Я взял 200 кг в первом подходе – тоже своего рода рекорд, никто еще никогда (ни в какие времена) не начинал выступление с подобного веса. Следующим я обязан был атаковать вес меньше мирового рекорда лишь на 3,5 кг. На двухстах килограммах я делал как бы разгон. Длинный разрыв в весах – если бы я взял в первом подходе меньший вес, положим, 195 кг,– я не приспособился бы к перестройке на обязательный вес – 207,5 кг. Лишь они выводили на победу. Для них я и берег две попытки. Я должен был взять 207,5 кг! Другого выхода не существовало.
Разминаясь, я не бродил, я мотался по разминочной комнате. Я наступал не на пол, а давил себя: каждый раз ступнями придавливал в себе то, что отроду не имеет защиты. Это не выразить словами. Это какое-то надругательство над собой.
Да, выдумал же я себе развлечение.
И ничего от естественной силы. И улыбаться должен, обязательно бравировать: все это, мол, небольшая передряга, не больше.
А улыбаться и в самом деле должен. Зачем тут иначе журналисты, и сколько! У каждого в блокноте стопка чистой бумаги, у каждого ручка, полная пасты, и почти у каждого фотокамера.
На стадионе, да и едва ли не все атлеты, уже не верили в мою победу. Норба окружила говорливая, восторженная толпа. Конечно, есть чем гордиться…
Для победы мне следовало практически повторить высшее мировое достижение. А как на это сподобиться, из каких запасов, если я был жалок и беспомощен в жиме и рывке? Какой рекорд, если к нему месяцами выхаживают плоть, а я запущен в тренировках, потерян…
Какая победа?.. Я едва передвигал ноги, но надо, надо…
"…Шемански должен был повторить рекорд (на 190 кг.-Ю. В.) и уже набранные 200 кг были уменьшены до 195. Надежды в русском лагере росли, но Власова все еще не было видно…"
Я караулил. Действовать наверняка я мог только после использования Шемански всех трех попыток, когда он выйдет из игры. Тогда станет ясно, какие веса атаковать. И я ждал, уже понимая, что мой первый подход скорее всего будет на вес 200 кг. Всего два года назад в Риме этот вес с небольшой добавкой был тем, который закончил мое выступление и потряс воображение людей.
"…Во втором подходе Шемански уверенно толкнул 190 кг. Власова еще нет, и русские не заявляют о тяжести веса, выбранного для первой попытки. Чтобы выиграть время для Шемански (ему надо было отдыхать, это время давала попытка Губнера. К сожалению, рядом со мной не было Жаботинского, который вот так бы прикрыл меня.-Ю. В.), американцы вывели на помост Губнера. 192,5 кг Губнер одолеть не смог, но на это, кажется, никто и не рассчитывал. Вслед за ним Шемански взял 195 кг и безукоризненно вывел вес на вытянутые руки. Ликование в американском лагере, ликование на стадионе! Шемански набрал в общей сумме 537,5 кг, на 7,5 кг больше, чем Власов в 1961 году в Вене.
Все это не взволновало русских. Власов для первой попытки потребовал 200 кг. Взошел со своим тренером на помост, решительно подошел к штанге, мощно поднял ее, оторвал от себя, как пушинку. Это был другой Власов, не тот, которого мы видели в жиме и рывке. Нам казалось, что он отмел от себя все препятствия. 5 из 10 кг Власов отвоевал у Шемански. Однако он должен был набрать 7,5 кг, так как тяжелее американца. 207,5 кг установлены на штанге, и Власов, так же как и при первой попытке, решительно поднялся на подиум…"
Я вышел на этот околорекордный вес в 207,5 кг, забыв себя. Пусть со мной что угодно, но вес будет моим. А с ним – все доказательства.
Я уже знал по опыту: при такой настроенности мышцы работают точно и в силу. Я взял вес на грудь и встал так, словно не болел и тренировался что надо. Но в последний миг, когда подсел для посыла штанги с груди, слабость поразила мышцы.
Внезапное бессилие! Понял: отправлю штангу наверх – не удержу.
К счастью, я только подсел, гриф еще не сорвался с груди. Иначе попытку засчитали бы как использованную – таковы правила.
Я оборвал движение, вернулся в стойку. Слабость не должна быть в мышцах.
Я не мог долго стоять – гриф душил. Несколько лишних секунд – и кислородное голодание, за ним – потеря сознания. Но я все же проникся решимостью – надо! Все чувства под контролем. Ни одно не отзовется малодушием в мышцах. Теперь можно! Мой мир, мои чувства!
Я подсел – и послал штангу наверх. Есть!..
И снова – венский "Атлетик".
"…Американцы вели себя дисциплинированно, хотя у них и была причина для протеста (американцы, Оскар Стейт и некоторые другие, усмотрели в том посыле с груди нарушение правил.– Ю. В.). Возможно, они не сделали это потому, что увидели: Власов, если будет нужно, уверенно возьмет 207,5 кг и в третьей попытке. (Точно, такие вещи доказывают только силой – справедливость силы.– Ю. В.).
Для последней, третьей попытки Власов потребовал 212,5 кг – толкнул вес, но его повело вправо, и в дополнительной попытке Власов не смог удержать 212,5 кг.
Юрий развел руки, пожал плечами, как будто хотел сказать ликующей публике: "Я охотно сделал бы для вас рекорд мира, но, к сожалению…""
207,5 кг и в самом деле оказались в те минуты доступными для меня, и зафиксировать их в повторной попытке не являлось задачей. Я рвался к убедительной победе – поэтому атаковал 212,5 кг. И если бы не досадная потеря равновесия, когда штанга уже надежно вышла наверх и я составил ноги, попытка попадала в зачет.
Лавиной на меня обрушилось облегчение. Все, не надо выворачиваться, все! Схватив чей-то халат, я начал размахивать им, как флагом. У меня дрожали руки, голова, ноги, тело. Я не мог унять дрожь.
Все, все кончено, все позади!
В последний раз я выдал свои чувства, когда вот так схватил халат. Никогда после я уже ничем не выдавал их, что бы со мной ни случалось.
После меня спрашивали: "Было жутковато?" – это перед решающей попыткой на 207,5 кг.
Да нет же, я не боялся и не переживал в обычном смысле. Я настолько был измучен, настолько отяжелел физически – будто не мое тело, а стопудовая тяжесть. И самое главное – нервы: ну будто это все не со мной происходит. Какое-то беспредельное омертвение.
Естественная реакция вконец заезженной нервной системы.
Я напрягал последнюю волю, те смутные волны ее, что едва могли сойти за возбуждение. Я должен был прорваться через изнуренность и безразличие, прорваться к нужной силе…
По существу, не тренировался май, июнь, июль – это уже провал. Даже при великолепном, нетронутом здоровье на восстановление после такого пропуска нужны полгода, а ведь я был еще разложен лихорадкой.
Я надеялся на свое превосходство в силе, но оно оказалось уничтоженным Шемански. Он не стоял на месте – и сумел сложить силу, которую я даже и предположить не смел за ним. Ведь старый атлет, избитый нагрузками, дважды прооперированный, да и физически вроде пожиже, а поднялся – исполином…
Я надеялся на свое превосходство в результатах – до сих пор оно было куда как внушительно. Пусть осяду – это неизбежно в такой скверной форме, вернее, жалком ее подобии, но все равно буду выше соперников, пусть незначительно, но выше. Я строил расчеты, не сомневаясь.
