Потихоньку, наполняя землю теплом, лето начинало вступать в свои права. Зацвела красная рябина, обрадовались насекомые завязям на деревьях, появилось множество птиц, а кукушка вообще перестала отдыхать: кукует и кукует. Что говорить, если все народные приметы совпадают, а тем более прикреплённый к стеклу окна термометр. Тот уже третий день подряд исправно держал стрелку на отметке чуть больше двадцати градусов за два часа до полудня. Самый разгар рабочего дня. Не так душно, как в это время в Крыму, но всё же теплее, чем на Кольском полуострове. Впрочем, мне ли переживать, уютно устроившись в мягком полукресле за новеньким столом с зелёным, ещё пушистым и даже слегка пружинистым сукном, наблюдая, как трудятся люди. Мои люди, так как "позор и кошмар" коснулся и меня. Мне пришлось купить у Есиповича крепостных, а тех, кого не продавали, взять в аренду. Семей не разлучал, жильём и одеждой обеспечил, надел земли, именуемый здесь по-старинке "волок", выделил сколько смог. Такие нынче времена и таковы правила, но всё в наших руках и кое-что я всё же делаю. В деревне с утра до самого вечера идёт подготовка к большой стройке. Возле берёзовой рощи выравнивали и укрепляли сваями строительную площадку; чуть ближе к дороге дробили в крошку битый кирпич из Сычёвского уезда, а буквально в десяти шагах от складированного цельного, ссыпали в бочки пережжённый известняк из Издешково. Где-то за спинами рабочих, пруссак Клаус с русским отчеством Иванович, двоюродный брат доктора Франца, заканчивал дренажную систему со своим племянником, и уже скоро можно будет ставить плиту фундамента. Этого момента все ждали с нетерпением, так как обещанная премия (да, я плачу своим крепостным за выполненный труд и обещаю деньги по изучению грамоты) за хорошую работу станет определяться ровным полом, и немцу старались подсобить. Недели полторы плита будет выстаиваться, а затем (с моих слов) привезут особую паровую машину, которой даже в столице нет, и заложат её кирпичной стеной. Там же трудился взятый в аренду у Есиповичей до середины июля краснодеревщик Мишка. С четырьмя подмастерьями он стругал балки будущей крыши, а какие стены будут у здания: кирпичные или деревянные, — для него неважно. Срок истекает на днях, и снова придётся ехать к штабс-капитану или искать альтернативный вариант. А после недавних событий моё дружественное отношение к соседу несколько изменилось.

Немногим больше недели с момента начала строительных работ в Борисовке из вояжа вернулась расстроенная Елизавета Петровна. Всех подробностей я не узнал, но стало очевидно, что отношения, за которыми не ухаживают, — увядают. Щепочкин готов был избавиться от своих активов в Гряднах, но с одним условием: вся продукция в течение следующего года идёт к нему на склады, естественно, по минимальным расценкам. Видите ли, у него договор и всё рассчитано. Фабрику с изношенными станами и всей инфраструктурой без ценных специалистов он оценил в двенадцать тысяч рублей серебром и никаких бумажек не потерпел. Вне всякого сомнения, я развёл руками, соглашаться на таких условиях — себя не уважать.

— А как бы поступили в Калькутте? — спросил Есипович за ставшим уже традицией обедом.

— Генрих Вальдемарович, точно так же, как и у нас. А вот в Америке…

— Что в Америке?

— Я бы нанял ирландцев или шотландцев, и они сжигали бы каждую вторую телегу с пенькой.

— Зачем же палить деньги? — возмутился Есипович. — Не проще ли прятать где-нибудь?

— Хмм… в таком случае — это просто разбой.

— А жечь товар не разбой? — спросил Генрих Вальдемарович.

— Конечно разбой, — подумав, ответил я. — Но при этом важно слово "просто". Одно дело, когда совершаются противоправные действия с целью завладения чужим имуществом — и это просто разбой; и совершенно другое, когда без цели обогащения владельцу этого имущества посылается подкреплённое дерзким действием сообщение: ни мне, ни тебе. Умный человек сделает выводы: что ему выгоднее, продать бизнес или втянуться в конфронтацию.

— И часто так в Америке?

— А Вы как думаете, если колонии заселяли ворами и убийцами не один десяток лет? Конечно, встречаются и добропорядочные и законопослушные…

— Слава Богу, у нас не Америка. Хотя здравое зерно в Ваших рассуждениях я нахожу. Щепочкин ведь явно в насмешку назвал необоснованную сумму. А ведь мог сказать: мол, утомляют меня подобные предложения, не продаётся и точка. Так нет, — стал заводиться Генрих Вальдемарович, — внаглую двойную цену назвал!

— А если он таким образом к торгу пригласил? — предположил я.

— Я не купец! — возмутился Есипович. — Я не намерен торговаться, как какой-то лавочник. Он должен был назвать ту сумму, которую выставил маклер.

— А для чего тогда Вы хотели приобрести у меня эту мануфактуру, если б я её выкупил?

— Потому, что здесь всё моё!

Ляпнул в сердцах Генрих Вальдемарович, а слово не воробей. И как потом не пытался перевести всё в дурачество, выходило неуклюже. Шутка ли, позволить высказывание, пристойное лишь обладателю скипетра и державы. Впрочем, а что я мог ожидать от помещика, числившегося здесь местным предводителем? Конечно, он уверовал в свою исключительность. Разве в моём времени иначе? Всё то же самое, и лишь когда такого царька кладут мордой в пол, он начинает осознавать, что лозунг "здесь всё моё" означает лишь бдеть и преувеличивать доверенное. А между тем, Есипович вкладывал в свои слова несколько другой подтекст: и если бы я поинтересовался, каким образом деревни Новосельцы и Никоновка оказались в его собственности и на какие средства в Смоленске возводился особняк, то обеспокоился бы своей безопасностью. В этот день я беспрепятственно забрал из оружейной комнаты штабс-капитана свой сундук, поведав об отъезде через две недели в Тулу, и был удивлён предложением, с которым согласился. Генрих Вальдемарович готов был отправить со мной в качестве кучера Тимофея, о чём я его несколько раз просил и что было крайне удобно. А в виде ответного жеста доброй воли с моей стороны, выполнить небольшую просьбу: взять с собой в дорогу Полушкина, дабы тот смог заказать два кавалерийских штуцера по специальному проекту.

"Господи, ведь неспроста Даниэль Дефо заострял внимание в своём романе, как тяжело приходилось герою работать в одиночку", - думал я, вытаскивая из контейнера электростанцию. Вроде, каждый элемент по отдельности немного больше ста килограммов и с помощью крана с лебёдкой можно уложить на гидравлическую тележку и катить, как совсем недавно карету, но всё равно, семь потов сошло. К тому же, мне надо расставить на деревянные бабки ящики у дороги и сделать умный вид, когда появятся работники, мол, только что привезли. А потом, возможно и пояснить, что алюминиевые листы вовсе не из серебра. Сейчас, сделать это я б точно не смог. Хорошо, что ночью тут спят, а не шляются по клубам. Да если бы и стоял здесь клуб, всё равно никто бы не пошёл. Пашет народ на износ и на гулянки сил просто не хватает, а если и накопятся эти силы, то отсутствие доступного освещения явно не поспособствует мероприятиям. Свечи всё ещё дороги, а лучина сгорает быстро. Во всех остальных случаях остаётся уповать на природные светила, да на луну, которая сейчас светит как изголодавшаяся по электричеству лампа на фонарном столбе. Раз вспомнилось про освещение, то как раз для решения этого вопроса в комнате, где я обустроился, стоит калильная лампа. Обыкновенную керосиновую и рядом с ней не поставить и если всё получится, строящийся заводик найдет, чем удивить местную публику.

За электростанцией на свободнопоршневом двигателе Стирлинга пошли станки. С этого момента я готов был плюнуть на всю конспирацию и звать помощников. Чугунная станина токарно-винторезного станка настолько тяжела, что даже если выполнить строповку, как того требует техника безопасности, — есть вероятность потери кран-балки. И это ещё не всё, сам ящик забит всевозможными предметами так, что кубического сантиметра свободного пространства не найти. Еле-еле, используя домкраты и стволы деревьев я вытянул его, а дальше пошло как по накатанной. Только успевай тележку подводить. Утро застало меня за чисткой колёсиков этой самой тележки и когда идущие из Абраменок на стройку крестьяне собрались вокруг, я отложил отвёртку и сказал: