Цветущий кустарник и расположенные в стройном порядке, явно возделанные местными монахами, садовые растения нежились в обилии тепла и света; прозрачная тень огромных ив, поистине величественных, как бы с каждым часом становилась гуще, и они и спокойные воды Вепрейки постепенно удалялись от нас. Прощай, Тихонова пустошь. В глубокой, обычно ничем не нарушаемой тишине беспрепятственно разносился дальний колокольный звон. Монахи собирались к заутрене.
4. Завод.
Лет так сорок пять назад в одном отдаленном уголке доброй старой Бельгии, который именуется Льеж, стоял под соломенной крышей двухэтажный фахверковый дом мастера Мэтьюса Бранда. Ничего примечательного, а тем более милых финтифлюшек, которые изредка скрашивают жизнь всякой чувствующей натуры, в нём не было. Особняк с белёными известью и выделяющимися просмолёнными балками стенами, был строен, строг и крепок, как подобает всякому мужчине. Но стоило лишь пройти через калитку, как можно было обнаружить и частичку женского начала. А именно обвитым каприфолью крыльцом и любовно возделанным яблоневым садиком, да высаженными у изгороди фиалками, возвещающими случайному прохожему, что здешние обитатели живут в мире и согласии, не совсем обездолены и не утратили свои германские корни, привечающие традиции и порядок. Местность, окружающая этот счастливый уголок, с севера примыкала к вытянутому и покатому хребту, над которым постоянно висел туман. На запад и на юг тянулась плодородная равнина, орошаемая живоносными водами Мааса, на юго-востоке к ней мостился менее полноводный Урт, и где-то там вековые ели плотно обступали холм, на котором по преданиям жил великан.
Стояло тёплое солнечное утро, почти на исходе мая, когда мастер Мэтьюс Бранд склонился над своей женой Изольдой и принял на руки кричащий свёрток.
— Сын! У меня родился сын! — Закричал счастливый отец.
Под закопченным от чадящих фитилей потолком, где прожили два десятка с лишним лет так счастливо, как только может быть счастлива супружеская чета в нашем мире забот и треволнений, шёл праздник. Огонь горел ярко и весело. На столе томились яства, а друзья поднимали кружки с пивом и, расплёскивая пену, славили наследника и надежду славного мастера.
Иван Матвеевич часто вспоминал своё детство: заботливые ладони матери, гибкие розги в крепких руках отца, первую прочитанную книгу в кирхе, запах мастерской и ту сказочную атмосферу любви и благополучия. Он помнил всё, вплоть до того момента, когда страшная болезнь выкосила весь род. И в эти тягостные мгновенья он находил утешение в чтение Библии. Вот и сейчас он был погружен в мудрость Вечной книги, чей узкий черный готический шрифт и пожелтелые страницы свидетельствовали со всей явственностью, что это не эфемерное создание нынешних дней, а труд, заботливо передаваемый из поколения в поколение. Наконец, он с красноречивым вздохом закрыл почтенный фолиант, щёлкнул бронзовой застёжкой и повернулся к жене спросить, скоро ли ужин. Софья, сразу отложившая вязанье, ответила утвердительно и принялась собирать на стол. Через несколько минут там появились пироги, сырная похлёбка и кружка домашнего пива. Бранд придвинул стул и уже поднял руки, чтобы благословить трапезу, когда снаружи раздался стук. Иван Матвеевич вздрогнул: сегодня было воскресенье, и оружейная лавка не работала, и лишь совершенно не знающий распорядка или явно приезжий незнакомец мог проявить неуважение к законному отдыху.
— Что это за шум? — спросил он недовольно.
— Не знаю, — ответила Софья. — Помолчим, может, уйдёт.
— Наверно клиент, — вслух стал рассуждать хозяин дома, — ты же знаешь, нам сейчас нужны деньги.
Они внимательно прислушались, однако различили только судорожные завывания ветра да стук копыт по мостовой.
— Всё, уехал, — сказал Бранд жене. — Если есть надобность, потерпит до утра.
Супруги уже собрались вернуться к ужину, но тут в порыве ветра вновь прозвучал стук, гораздо сильнее и отчётливее. Иван Матвеевич встал, открыл окошечко в двери и выглянул в темноту, однако вокруг опять воцарилась полная тишь, и хорошо узнаваемый голос прозвучал неожиданно:
— Иван Матвеевич, сколько можно стучать? Это я, Полушкин!
— Матерь Божья! Иван Иванович, подождите, я сейчас, сей момент. Слофья, неси свечу.
Бранд отодвинул засов и впустил в дом гостей.
— Знакомьтесь, — поручик отодвинулся в сторону, показывая меня. — Алексей Николаевич, помещик. Сосед нашего Генриха Вальдемаровича.
И тут я понял, о каком Бранде мне всё время рассказывал Полушкин. Мы с ним уже несколько раз виделись и даже беседовали. Да, тот самый продавец из оружейной лавки.
Он был невысок, лицо его испещряли морщины, гармонично уживавшиеся со шрамами, явно оставленными острым оружием. В волосах отчётливо серебрилась седина, но взгляд ещё держал искорки задора. Хотя старым его все же не назовешь, позади уже явно проглядывала та черта, перейдя которую, уже можно было называться дедушкой. И даже если убрать придававшие ему лишние годы бакенбарды, это мало бы что изменило. Черты его несли печать образованности, присущую человеку, который так возделывал свой интеллект, что этот труд не мог не отразиться физически, придав ему определенные приметы. К тому же, несмотря на кажущуюся небрежность его разномастной одежды, он явно пытался скрыть своё бедственное положение.
— Ты уж прости меня, Иван Матвеевич, — вновь заговорил Полушкин, — что на ночь глядя. Только из Тулы вернулись. Сдержал своё слово Гольтяков.
— Давайте ка к столу, — позвал нас за собой хозяин дома, — что мы как непонятно кто в дверях разговор ведём.
После долгого повествования событий, рассказанных в красках и, не скрывая эпитетов, поручик поднёс было, ко рту пустую кружку и, не обнаружив в ней искомого, с сожаленьем поставил обратно на стол. Воцарилась долгая тишина и первым не выдержал хозяин дома:
— Das ist unsinn! Но должна же быть какая-то справедливость, — с возмущением сказал Бранд. — Как вообще можно так спокойно говорить о ситуации, будто это какая-то мелочь! Словно речь идет не о новом ружье, а о каких-то булках?
— Без пули это просто штуцер с двумя нарезами, — стал успокаивать оружейника Полушкин. — Любой специалист посмотрит и скажет что это просто недоделка.
— А если сообразит? — Иван Матвеевич вопросительно посмотрел на поручика.
— Ты вспомни Генриха, как тот пытался заколотить простую пулю в тот пистоль! Скажешь, наш капитан не разбирается в оружии?
— Я этого не хочу сказать. Разбирается. Софья! — позвал жену Бранд, — принеси-ка душа моя нам ещё пива. Чувствую, оно нам сейчас потребуется. А теперь, — когда пустые кружки были убраны со стола, — я хотел бы посмотреть на то оружие, из которого ты так ловко стрелял шесть раз подряд.
На утро понедельника оружейный магазин Бранда не открылся. Мы все поехали в гости к Полушкину, где в глухом лесу у него находилась охотничья заимка, и было место и возможность без лишних глаз и ушей опробовать некоторые виды огнестрельного оружия. К привезённому штуцеру отношение вышло особенное. Иван Матвеевич тщательно вымерял шагами расстояние до мишеней, самостоятельно проводил на аптекарских весах развеску пороха и вес пули и тут же надиктовывал данные, а Софья записывала.
Вскоре мы уселись за стол и вновь атаковали бочонок, который за прошлый раз успели уполовинить. На протяжении некоторого времени супруга Бранда приносила нам тарелки из бересты с закуской, а потом лишь развела руками: съели все запасы — ни солёного сыра, ни вяленой рыбы больше не осталось. Но вот, Полушкин открыл краник, попробовал наклонить бочонок, и, оставив бесполезные попытки, встал из-за стола, проклиная малую вместимость всех бочонков на свете. А спустя пару секунд вышел из охотничьего домика, пошатываясь и невнятно чертыхаясь себе под нос.
— Знаете, Алексей Николаевич, — вдруг произнёс Бранд, — пожалуй, я смогу разрешить Вашу задачу и ствол ружья удастся сохранить практически без изменений. Я сделаю переходник под этот Ваш пистон. Вместо струбцины для крепления кремня — молоточек. Огниво с пружиной придётся убрать и немного доработать прицельную планку. Я просто уверен, всё получится. И ещё, не сочтите за гордыню. У меня мало что осталось за душой и, уйдя в могилу, я ничего не оставлю после себя, кроме своего смешного, непримечательного, жалкого имени. А потом люди скажут, что Бранд был тщеславен, эгоистичен и пекся только о себе! Так вот, я хотел бы, чтобы этот переходник назвали моим именем.
