Барсук, сияя, потирал руки. Вот, наконец, достойное его дело на закате карьеры! Ведь это даже элегантно, с этаким налётом разбойничьей романтики: вырвать из лап казны такие деньжища. Ещё в Вологде он рассчитал всю комбинацию и уже отдал распоряжение своему сыну, Марку, подсуетиться с обратным грузом. Причём, таким образом, дабы не ставить в известность французских партнёров, отвечавших за безопасность дороги морем. Да, риск, но кто не ходит с ним рука об руку, тот не пьёт мадеру, а довольствуется лишь кружкой эля. И как только гость из Калькутты реализует контрабандный товар здесь, то можно будет поднять вопрос в обществе об экспроприации его капитала. И плевать на письма уважаемых людей и даже самого лорда Кольчестера. Они далеко, а жирный гусь под самым носом. Однако эту идею уже следовало обозначить среди друзей, но не здесь и не сейчас, а пока пришло время вытягивать невод.

— Уважаемое общество! — торжественно произнёс Барсук, встав из-за стола. — Наш почётный гость! — делая кивок в мою сторону. — Спешу сообщить, что ранее достигнутая договорённость приняла силу Договора. Не позднее двадцатых чисел сентября весь груз будет отправлен к нам.

— Рад это слышать, — ответил я.

— Так же хочу сообщить, — продолжал Барсук, чуть прикусив губу, — что наши партнёры настаивали на присутствии представителя заказчика в момент погрузки.

— Так и настаивали? — уточнил я.

— Скорее рекомендовали, — нехотя сказал оратор. — Сами понимаете, сумма немалая, и в случае чего разбираться будет каждый шаг.

— В таком случае, — вежливо сказал я, — ничего не имею против. В каком месте станет осуществляться погрузка?

— Ипсвич! — громко произнёс Ёж. — В трактире "Три чёрных дрозда" следует показать особый жетон хозяину заведения Тому и там уже капитаны судов всё пояснят.

Июль прошёл скоро и совершенно незаметно для молодых супругов Ромашкиных. И если бы не механические часы с календарём, прикреплённые на арке недавно выстроенного здания, то лето растянулось бы на неопределённый интервал от тепла до холода. Наконец, настало то время, когда возник вопрос: что делать пусть и в комфортном, но всё же деревенском домике? Ромашкин, живший всегда в городе — сначала в Москве, а затем в Туле — в первый раз еще наслаждался приятностями сельской жизни. Одни походы на рыбалку и охота на уток чего стоили. А эти стрельбы в тире и безумные скачки на лошадях? К тому же, любовь заглушила на время мысль о городских удовольствиях; но с переменою времени его мысли также переменились. Пастораль и угрюмый вид полей не утешал его, ему хотелось снова оказаться в городе — может быть, по привычке к рассеянной жизни, а может быть, простое тщеславие побуждало его представить свету Анну. И как гром среди ясного неба его застало известие о срочной командировке. Внезапное окончание безделья не просто удивило, а даже обидело. И уже не хотелось ни в какой город, пропало желание показаться в свете, да что уж, он вновь почувствовал себя маленьким Андрюшенькой, заснувшим как назло к самому концу сказки. И если бы не жизненный принцип, исповедуемый как бы ни с самого детства: "Без меня не завертится мир", и милый сердцу взгляд супруги, то Ромашкин был бы потерян для нас.

Буквально через день с момента извещения, получив на руки новенькие паспорта, подорожные и подробные инструкции Андрей Петрович вместе с супругой отбыл в Вильно, а оттуда, оставив жену на попечение родной тётке, в Ригу. Как не хотел Ромашкин расставаться с Анной, но здесь вступило правило античного учёного Анахариса, разделявшего людей на три вида: живых, мёртвых и тех, что ходят по морям. Анна боялась вступить даже на лодку в тихом пруду, не говоря уже о морском путешествии на паруснике. А тут, как нельзя кстати, ещё перед самым отъездом из Тулы, было получено приглашение, и грозивший рассыпаться пасьянс случайно собрался.

В ожидании нужного судна Ромашкин прогуливался по портовой площади Риги уже второй день, и всё это время его не покидало чувство, что им кто-то интересуется. Любопытство или ещё какой-либо неподдельный интерес проскальзывали во взглядах прохожих, в случайных беседах и постоянно сопровождающих его неприятных взору личностях. В обществе и просто на людях Андрей Петрович всегда был наблюдателен, и его наблюдательность почти болезненно обострялась в присутствии опасности. И с той минуты, как он посетил таможню, а затем передал на территории пеньковых амбаров письмо купцу, чувство тревоги буквально витало в воздухе. Он вслушиваться в каждое произнесённое слово и старался прочесть в глазах окружавших его людей то, что оставалось невысказанным.

Наконец, он остановился возле трактира, где подавали весьма недурное венгерское и какой-то особый сорт пива с мелкой копчёной рыбёшкой, так понравившийся ему вчера. Он готов был зайти ещё дальше в своих догадках, как раздавшийся позади него развязанный смех внезапно прервал его размышления. Из портовой гостиницы появились двое новых постояльцев, солидные господа лет двадцати пяти-тридцати, чьи манеры и речь не оставляли сомнений относительно их родины, или герцогства, как теперь она именовалась. Тёмно-синие рединготы и кремового цвета брюки, заправленные в сапоги с жёлтыми отворотами, с намёком на моду по-французски, задавали тон всему их облику вплоть до двууголок, ставших популярными лишь пару лет назад. Все детали их экипировки отлично сочетались друг с другом, за исключением двух предметов, из коих один слишком мало подходил для морского путешествия, а другой смотрелся просто странно. Этими двумя предметами были: элегантная прогулочная трость с ручкой слоновой кости и весьма облезлым лаком по всей длине и портплед, в недрах которого угадывался укороченный гладкоствольный кавалерийский мушкетон.

— Ну, и где этот москаль из Тулы? — спросил тот, в руках которого был портплед, остановившись возле трактира с открытой площадкой и оглядываясь вокруг.

— Должен появиться здесь, — ответил мужчина с тростью.

Он сразу заметил защищённый от ветра уютный стол, сидя за которым он мог наблюдать за всей площадью и частью улицы, ведущей к порту. Его приятель тут же уловил его кивок, указывающий на стол, и, повесив на спинку стула портплед, с характерной хрипотцой подозвал официанта:

— Гарсон!

— Что угодно, месье?

— Прежде всего, вина и всё (пытаясь подобрать подходящее слово по-французски), что к нему полагается, сообрази там, да живо!

Официант понимающе улыбнулся и, к явной радости новоприбывших, попытался забавным жестом изобразить, что не знает, на каком языке кому из них следует отвечать, робко переходя на польский:

— Может ясновельможный пан желает "Адамовых слёз" и доброй закуски?

— Откуда? — Уже с краковским акцентом спросил мужчина с тростью.

— Из Выбрановца. К Вашим услугам, ясновельможный пан.

— Ну, тогда, любезный, неси "Адамовы слёзы", да острой закуски. Да поживей. Но для начала надо очистить старое поле боя. Где тут у вас?

— Идёмте за мной, ясновельможный пан, за кухней как раз есть подобающее место.

Пока продолжался этот разговор, появилась хозяйка трактира и лично принялась сервировать стол, забавляя гостя анекдотом на основе поэмы "Мышейда" Игнатия Красицкого. Последовала пауза, и площадь перед трактиром заполнил раскатистый гогот.

— Вот что, — снова заговорил мужчина с тростью, садясь за стол. — Я тут провёл краткую беседу и кое-что выяснил. Москаль из Тулы уже здесь!

— Не может быть! Он не мог нас обогнать.

— Карета из Вильно вчера была тут.

— Скажи-ка, любезный, — обратился мужчина с портпледом к официанту, уже возвратившемуся с большим подносом и расставлявшему на столе графин с рюмками, — а с тем русским, не было ли ещё одного? Не особо высокий, крепкий такой, как бычок, с закрученными как у меня усами, с загорелым лицом. Глаза серые… что ещё, седоватый, такой, вроде простой, а взгляд, словно сейчас зарежет.

— Не, ясновельможный пан, я ж говорил, один он был. Кучер-то по приезду пиво у нас выпил, да и сказал, мол, шибко важного господина вёз, лошадей менял, словно курьерский. Весь из себя довольный, зараза, ясно, что грошей поднял. Выпил он, стало быть, да на биржу подался. Что я, выдумывать, что ли стану?