— Это блюдо как нельзя лучше подходит для моих старых зубов, — произнёс хозяин стола.

— Удачное сочетание корочки с нежнейшей начинкой, — добавил священник. — А как прекрасно оттеняет вкус птичьей грудки это вино с западного склона.

— Так вы оценили мой трофей? — радостно воскликнул Александр.

— А мне хотелось бы отметить, — сказал я, — что опята, притаившиеся в тонком слоёном тесте, не только свежи и упруги, но и сохранили запах леса.

— Это виноваты веточки хвои на блюде, — пояснила мне Полина.

Граф повернулся к сыну.

— Об этом ужине ты часто станешь вспоминать за столом у Декреса, — проговорил он, делая глоток вина. — Трапеза достойно украсит воспоминания о короткой побывке дома.

— Когда придётся есть чечевичную кашу и сельдерей, я буду вспоминать о запечённых куликах с особым удовольствием, отец, — ответил Александр. — У герцога больной желудок, если ты не знал.

— Знаю, поэтому и заостряю внимание.

Разговор, который шел вяло в начале ужина, мало-помалу оживился после моего рассказа о путешествии через всю Францию и сделался общим, когда подали десерт: сдобную выпечку, ликеры и легкие вина. Во Франции, как и в России, между основными блюдами было принято не вести длинных речей за столом, а лишь перебрасываться короткими фразами, умными и острыми. Однако всё изменялось, после подачи сладкого. Вычурные эпиграммы уступали место обстоятельным разговорам, если такие зарождались. Слуги исчезли, только мажордом и мужчина с военной выправкой по милостивому знаку графа остались на своих местах.

— Сын мой, — ставя кубок на стол, произнёс граф, — в конце весны ты был в столице, неужели всё так плохо, как описал нам наш гость?

— Я бы не был так категоричен, — ответил виконт. — В Париже по-прежнему весело. Мольен как обычно плачется, но, несмотря на стоны о разрухе в казне, регулярно даёт балы. Даже известный скептик, министр де"Монталиве, рапортовал о небывалом подъёме сельского хозяйства, а то, что некоторым не повезло… стоит ли на их примере создавать общую картину упадка? Империя успешно воюет, и народ верит своему императору.

— Значит, всё хорошо? А знаешь ли, сын, какой самый надёжный способ избежать долголетия? Перечить властителю. И мне кажется, что Мольен и граф де"Монталиве надеются прожить как можно дольше. Кстати, во сколько сейчас обходится хлеб парижанам?

— Если старыми деньгами, то тринадцать су, отец.

— Вот! — назидательно подняв указательный палец, произнёс граф. — Целых тринадцать су. Это означает, что не каждый горожанин может позволить себе простую булку.

— Извини, папа, — к разговору подключилась Полина, — в Париже всегда хлеб стоил дороже, чем у нас, но и парижане имеют несравненно более высокий достаток.

— Кто бы сомневался? — съязвил граф. — Только за чей счёт достаток? Они давно уже соки из нас пьют. Эти чудовищные поборы, внеочередные рекрутские наборы… А что взамен? Наш парламент распустили и посадили туда своего судью! Наш язык под запретом! На наши устои наплевали! Этого ли хотели наши предки?

— На всё воля Господа, — тихо произнёс священник.

— И чудотворную статую святой Анны тоже по Его воле сожгли? — гневно произнёс граф. — А ваш монастырь кармелитов?

— Папа, твой гость скучает, — произнесла Полина, снимая градус напряжения в беседе. — Давайте поговорим о чём-нибудь приятном.

Полина изобразила тёплую улыбку:

— Здесь довольно прохладно, не находите? Скажите, а Вы играете в шахматы?

— Меня считают сильным игроком, по крайней мере, по ту сторону океана, — ответил я.

— Как учила меня моя мама: доверяй, но проверяй.

— Ваша мама, несомненно, очень мудрая женщина, — констатировал я.

Граф сделал вид, будто не услышал наш диалог, потом покачал головой и неожиданно рассмеялся:

— К сожалению, приятного в моих словах будет мало, — с ухмылкой произнёс граф. — Я не зря интересовался, сколько стоит хлеб. На будущий год наши мужчины останутся без вина, наши дамы без шёлка и кружев, а мы без замка. Это и есть то известие, о котором я говорил перед ужином. Брюссельский банк продал наши векселя.

— Уж не Вашему ли дорогому гостю, отец? — подозрительно посмотрев на меня, произнёс виконт.

— Да. И я благодарю господа, что ему, а не какому-нибудь мерзавцу, вроде Лафита. Посему наш дорогой гость останется, а мы поговорим по-семейному.

Пару мгновений спустя, на небольшом пятачке свободного пространства стола, среди кубков и тарелок появился сложенный вчетверо вексель.

— Узнаёшь? — спросил граф, обращаясь к сыну.

Александр, насупившись, забарабанил пальцами по золочёному подлокотнику кресла, на высокой спинке которого, прямо над головой красовалось резное изображение фавна, вечно пьяного и лукаво подмигивающего. Спустя непродолжительное время он нехотя заявил:

— Я что, упомню все векселя?

И тут открылся лингвистический филиал курса для портовых грузчиков. Всё произнесённое, тихим, но ёмким и целостным, как удар молотка словом, привело меня в полный восторг. Хитросплетение бретонских выражений, неповторимая экспрессия, вычурность слога старого графа была неповторима.

— Макрон поклялся разорвать вексель! — оправдывался виконт, едва схлынул первый запал.

— Как ты мог одолжить этому любителю старых камеристок триста тысяч ливров? — орал граф. — Как? Замолчи! Я уже начинаю сомневаться в добродетели твоей матери.

— Он предложил купить крупную партию текстиля и алансонские кружева в начале лета. Денег не хватало, и я выписал вексель.

— Дерьмо! — процедил сквозь зубы граф. — В Лионе уже как два месяца все склады забиты. Где кружево?

Виконт не произнёс ни слова и резко покраснел.

— Всё ещё хуже, чем я предполагал, — сказал граф, судорожно ослабляя шейный платок. — Мало того, что с его покровительницей он недосягаем, так ещё взять с него нечего.

— Отчего же нечего? — загадочно произнёс священник. — Он капитан большой лодки с парой пушек, пусть продаст.

— Лодка длиною в тридцать метров с восемнадцатью карронадами называется корвет, — поправил священника виконт.

— Думай, о чём говоришь, Жюль! — крикнул граф, игнорируя сына. — Мятеж против императора — это прямой путь на эшафот. А ты, умник, заткнись! Сколько стоят восемнадцать карронад?

— Тысяч пятьдесят.

— Так! Это уже интересно, — произнёс граф и посмотрел на меня.

— Я бы купил судно целиком, — в шутку сказал я. — Только кто продаст?

Граф улыбнулся, но не с довольным видом, а скорее сокрушённо, точно проигрался в карты.

— По-моему, тут и так всё ясно, — вдруг сказал он. — Вот и Жюль говорит, то капитан продаст лодку. Что, сын, уговоришь своего партнёра? А ты не мотай головой, попробуй!

Семейный ужин закончился скандалом или, как на мой взгляд, хорошо режиссированным спектаклем. Впрочем, ещё было рано делать какие-либо выводы, и как только граф покинул стол, все потихоньку разошлись.

Утро прошло без каких-либо эксцессов, словно и не было никакого скандала. За плотным завтраком граф шутил и отвечал на остроты и даже пожурил сына за анекдот "на грани дозволенного", назвав некоторые вещи своими именами. И не капельки холода между отцом и сыном. После завтрака я выбрался на прогулку, дабы показаться на глаза Полушкину, разместившемуся где-то в лесу. Де Дрё бережно относились к своим лесным угодьям, не позволяя никому и думать о том, что там можно поохотиться или свалить дерево, и начинавший расти где-то шагах в четырёхстах от замка, лес напоминал непролазную тайгу. Но только не для Иван Ивановича. Я точно был уверен, что он сам спрячется как надо и о товарищах своих побеспокоится. Для него и легендарный Бросселианд был бы как дом родной, а фея Моргана — подружка. "Задержался я что-то, — подумал я, — скорее всего ещё день-два и наступит развязка. В принципе, я бы сегодня всё решил, но информация по Макрону чуть не нарушила все планы. Тут надо давить и пытаться выжать всё возможное, так как в Кале к нему подступиться невозможно. Этот гадёныш слишком любим своей командой и практически не высовывается из казармы, окружив себя лоретками. Вчера граф сказал правду: Макрон действительно любитель женщин старше себя".