Описанное различение используется Льюисом для ответа на критику аналитичности, выдвинутую Куайном. Согласно Куайну, аналитичность в смысле Карнапа такова: утверждение является аналитическим в языке L, если и только если оно истинно на основании семантических правил для L (причем исключительно на этом основании); при этом язык L - по крайней мере, если это искусственный язык - соответствует некоторому множеству семантических правил, определяющих условия истины. Куайн замечает:
Но таким же путем мы могли бы более просто рассматривать искусственный язык L как соответствие (ordered pair), вторым компонентом которого является класс аналитических утверждений этого языка; тогда аналитические утверждения L станут уточняемыми просто как утверждения во втором компоненте L. ...
Обращение к гипотетическим языкам искусственно простого вида могло бы очевидно быть полезно в освещении аналитичности, если ментальные, поведенческие или культурные факторы, релевантные для аналитичности - чем бы они ни являлись - могли бы так или иначе быть обрисованы в этой упрощенной модели. Но модель, которая рассматривает аналитичность просто как нередуцируемый признак, вряд ли прольет свет на проблему объяснения аналитичности26.
Согласно Льюису, любой (а не только искусственно упрощенный, как для Карнапа) возможный язык в самом деле может быть представлен как соответствие, вторым компонентом которого является множество семантически правильных истинных предложений; но ментальные, поведенческие или культурные факторы при этом будут должны учитываться в самих правилах истинности. Собственно, это и есть то, что с ними происходит при их использовании для определения значения. Предположим, что мы вступили в общение с человеком, говорящим на непонятном для нас языке, и у нас имеется определение истинности, сформулированное в духе Тарского; можем ли мы в таком случае судить о применимости этого определения к данному языку? Если высказывание "Gwyn yw eira" является истинным на некотором возможном интерпретируемом языке в том и только в том случае, если снег бел, а некто Морган заявляет "Gwyn yw eira", то говорит ли он истину? Тот факт, что возможный рассматриваемый язык назван валлийским потому, что это - язык уэльсцев, не объясняет, чтo мы имеем в виду, когда говорим, что Морган сообщает истину на своем языке, или чтo мы имеем в виду, когда мы просто говорим, что Морган сообщает истину. Для объяснения того, чтo мы имеем в виду в этом случае, мы будем должны ввести некоторые ментальные и/или социально-бихевиоральные факторы.
Льюис формализует ситуацию, учитывающую эти факторы, с помощью семантики возможных миров. Технический аппарат семантики возможных миров привлекается в подобных случаях для обеспечения квантификации референциально непрозрачных контекстов, где понятие "возможный мир" представляет собой способ описания ситуаций или событий в реальности, альтернативных некоторому описанию "действительного мира". Используя фиксированную систему понятий (слов с фиксированным значением), мы описываем альтернативные универсумы. Считая, что некоторые предложения должны быть истинными просто из-за включаемых в них понятий и значений, а другие истинны благодаря тому, что происходит в мире, мы должны будем признать, что при описании возможных миров мы используем только предложения второго типа. Каждый из возможных миров содержит некоторое количество индивидов с определенными свойствами и определенными отношениями между ними; тогда квантификация таких выражений возможна лишь в том случае, если некоторый термин "а" выбирает из области индивидов действительных и возможных миров один и тот же индивид а. Для этой цели должна существовать процедура, которая позволяла бы осуществлять указание или "распознавание" индивида в возможных мирах. Согласно Льюису, носитель языка определяет аналитические предложения своего языка, определяя, который из возможных языков является его языком.
Конвенции здесь не создают и не отменяют фактические утверждения о том, что является возможным (или сами фактические возможности): конвенция членов языкового сообщества может выражаться лишь в выборе одного языкового выражения скорее, чем другого, для высказывания истины на основании фактов относительно возможных миров. Можно сказать, что "женатых холостяков" или "круглых квадратов" не существует в силу конвенции, но это будет означать, что в соответствии с соглашением не может существовать языковое выражение "женатый холостяк" или "круглый квадрат", а не что невозможно быть одновременно женатым и холостым или круглым и квадратным в соответствии c соглашением. Последняя невозможность не может быть конвенциональна.
Таким образом, аналитичность определяется Льюисом (вслед за Карнапом, связывавшим аналитичность, в духе лейбницевской традиции, с методом описания состояния) как истинность во всех возможных мирах. Аналитическая истинность высказывания для агента А зависит как от фактов в возможных мирах, так и от языка L, который А использует. L зависит от конвенции, которую разделяет А. И эта конвенция - не что иное, как регулярность в поведении, поддерживаемая заинтересованностью участников языкового общения во взаимной координации своих действий и их ожиданием, что другие будут выполнять свою часть соглашения, т.е. поступать так же27.
Вместе с тем привлечение технического аппарата возможных миров несколько усиливает модальность ситуации: в каком отношении вообще можно говорить о конвенциональности там, где истинность выражения устанавливается с необходимостью?
Вообще говоря, семантическое понятие аналитичности часто уравнивается (или смешивается) с эпистемологическим понятием априорности и метафизическим понятием необходимости. Понятие априорной истины - в том виде, как оно было введено Kaнтом, - представляет собой такую истину, которая может быть известна независимо от опыта. Необходимая истина, однако, является истиной несколько иного вида, а именно такой, которая не могла бы быть ложью. С определенной точки зрения представляется интуитивно ясным, что многое из того, что случается, могло бы и не случиться; и в этом смысле то, что истинно, не является необходимо истинным, и этот факт, собственно, не имеет отношения к состоянию нашего знания. При этом допущение о том, что все необходимое известно а priori, или что все известное а priori является необходимым, является подлежащим обсуждению тезисом, а не эквивалентностью в определении. Например, Крипке резко разделяет эпистемическую и метафизическую истину: он утверждает, что существуют контингентные априорные истины (истины о состояниях дел, которые не основаны на опыте), равно как и необходимые апостериорные истины (необходимые истины, которые мы обнаруживаем через опыт).
Одна из причин смешения необходимой и априорной истинности состоит в том, что, начиная с Лейбница, необходимое принято объяснять как нечто истинное во всех возможных мирах. С такой точки зрения, умозрительно рассматривая все возможные миры, мы должны быть способны видеть, необходимо ли истинно суждение, и знать это а priori. Однако можно было бы предположить, наоборот, что если нечто известно а priori, это должно быть необходимо истинно, потому что, будучи истинным а priori, это было известно без обращения к фактическому миру. Если бы истина зависела от некоторой контингентной особенности мира, то это не могло бы быть известно без обращения к миру; фактический мир мог бы быть одним из миров, в которых проверяемое суждение было бы ложно. Это, однако, предполагает, что любой способ знания о фактическом мире без обращения к миру является способом знания обо всех возможных мирах. Если мы теперь раскроем термин "аналитически истинный" в его обычном понимании, как "истинный в силу (своего) значения", то с такой точки зрения оказывается, что все аналитические истины необходимо истинны, но не наоборот. В этом отношении модель Льюиса также рассматривает аналитичность как нередуцируемый признак и не выходит из круга критики Куайна.
Если сам способ отсылки к миру не является конвенциональным, то как мы можем уйти от жесткого логического детерминизма в трактовке значений? Но, с другой стороны, как может быть конвенциональна сама референция?
