Этим заявлением Наркомпрос, как, впрочем, и власть в целом, пытались внушить твердую уверенность: вот на что уже вскоре может пойти валюта, полученная от продажи произведений искусства. Станет же это возможным только потому, что страна начала выходить из напряженнейшей экономической ситуации. Завершение выполнения пятилетнего плана, на что и ушли все имевшиеся у государства средства, необычайно близко.

Во всяком случае, о том свидетельствовала XVII партийная конференция, открывшаяся 30 января 1932 года. На ней наконец обсудили уже не только планы либо ход строительства – подводились первые, пусть еще всего лишь промежуточные, но все же итоги. И они оказались достаточно внушительными.

Обозначились контуры национальной индустрии. Ясно стало и то, что валюта, с таким трудом любой ценою добывавшаяся все это время Внешторгом, не брошена на ветер, не потрачена впустую. Она помогла достичь – по оценке самой Лиги Наций – всего за четыре года удвоения роста промышленного производства. Возникла и даже заработала классическая производственная цепочка, начинавшаяся добычей угля, руды, нефти и завершавшаяся ныне вполне осязаемыми и зримыми предприятиями, машинами, станками.

В 1925 году в Советском Союзе для собственного сельского хозяйства обширной крестьянской страны произвели всего 469 тракторов, да еще 8 137 привезли из-за рубежа. А к 1 января 1932 года два из трех заводов, Сталинградский и Харьковский, заработавшие пока далеко не на полную мощность, выпустили уже 41 280 тракторов. К тому же завод сельскохозяйственного машиностроения в Ростове-на-Дону, также не завершенный, выпустил 3, 5 тысячи комбайнов.

В 1925 году в стране произвели 80 грузовиков. Шесть лет спустя с конвейеров Московского и Нижегородского заводов, еще работавших только на треть проектной мощности, сошли 20 тысяч автомобилей, грузовых и легковых, для города и деревни.

Надежно действовала и середина цепочки – два гиганта машиностроения в Свердловске и Краматорске, завод револьверных станков в Москве, фрезерных – в Нижнем Новгороде, Ижорский завод, на котором построили для металлургических комбинатов два блюминга, четыре разливочных машины, начали производство крекингов.

Сталь для них поставляли модернизированные, а фактически построенные заново, оснащенные новейшим оборудованием заводы московский «Серп и молот», ленинградский «Красный путиловец», Мариупольский, Златоустовский, Верхисетский, Ижевский, Челябинский. А чугун они получали с первых запущенных домен Магнитогорского, Кузнецкого, Запорожского комбинатов.

Не забыли и о том, что намеревались завершить в текущей пятилетке, но отложили на следующую, вторую: о Луганском паровозостроительном заводе, Челябинском тракторном, Харьковском турбинном, Уральском химического машиностроения, химических комбинатах в Бобриках и Березняках, Чернореченске и Воскресенске.

Но ни разу не упомянули об ином: о цене индустриализации. Может быть, именно потому, что слишком хорошо знали ее; знали и понимали – она оказалась не столь уж высокой.

Новый, 1932 год ознаменовался для Эрмитажа необычным событием. 29 января «Антиквариат» впервые вернул музею ранее изъятые у него картины – и не какие-либо «второстепенные», не заинтересовавшие никого за рубежом, а общепризнанные шедевры: «Аман во гневе» и «Портрет молодого человека» Рембрандта, «Мария с Христом и безбородым Иосифом» Рафаэля. Формально, как значилось в акте передачи, картины возвращались «на временное хранение», но, главное, «с правом передачи в экспозицию». Иными словами, сотрудники Эрмитажа могли эти три холста не только выставить в залах для всеобщего обозрения, но и вновь включить в каталог картинной галереи.

На том возвращение художественных ценностей музею отнюдь не завершилось.

4 июля из «Антиквариата» в Эрмитаж поступило 99 картин, и в тот же день еще 36.

29 июля внешторговцы возвратили 110 образцов прикладного искусства и произведений живописи, среди последних оказались «Портрет супругов» Лоренцо Лотто, «Старуха с Библией» и «Христос и самаритянки» Рембрандта. «Портрет ученого» и «Мужской портрет» Ван Дейка, «Вакханалия» и «Отдых в пути» Николя Пуссена, «Триумф Венеры» и «Туалет Венеры» Франсуа Буше – вещи воистину первоклассные, достойные украсить любое мировое художественное собрание.

Так, наконец, заработало постановление Политбюро от 28 июня 1931 года, которым Наркомату рабочее-крестьянской инспекции поручилось проверить все скопившееся на складах Внешторга, но так и не распроданное. Однако рука Политбюро не только начала давать, но и продолжала отбирать, хотя и не так много – ведь за индустриализацию, за выполнение пятилетнего плана все еще приходилось расплачиваться.

23 февраля высший партийный орган утвердил предложение В. В. Куйбышева (временно подменявшего Я. Э. Рудзутака в своеобразной «антикварной тройке»), А. П. Розенгольца и А. С. Бубнова:

а) Обязать Наркомпросс выдать в пятидневный срок 150 рембрандтовских гравюр из коллекции Мосолова «Антиквариату» на экспорт. Отбор произвести тт. Бубнову и 3. Беленькому (заместитель наркома РКЖ – Ю. Ж.).

б) Обязать Наркомвнешторг вывезти указанные гравюры, согласно договору, в Германию с тем, чтобы в случае, если не удастся их реализовать по значительно повышенной цене против предварительно установленной по соглашению с фирмой, то в этом случае не продавать, а оставить за «Антиквариатом»»[169].

Именно в такой, предельно детализированной форме, Политбюро и дало согласие на продажу. Оно загодя определило все, что только можно было предусмотреть: и то, что вся операция будет проходить под контролем представителя НК РКИ, и то, что сделка возможна лишь при условии появления цены более высокой, нежели стартовая – предложенная Лейпцигской аукционной фирмой «К. Г. Бернер», с которой Внешторг уже не раз имел дело. Это показало, что хотя продажи музейных сокровищ пока еще и продолжаются, но вступили в новую фазу – теперь ни в коем случае не должны нанести ущерб стране, не в пример прошлому.

Несколько позже, 29 апреля, Политбюро по очередному предложению Розенгольца потребовало выдать из Эрмитажа тот самый фламандский гобелен XVI века, который был продан «Антиквариатом» чуть ли не год назад за 110 тысяч марок (55 тысяч золотых рублей)[170]. Согласно еще одному решению Политбюро, от 14 июня, Наркомпрос был обязан незамедлительно передать работникам Внешторга три холста Рембрандта (один из них, «Монах», принадлежал Музею изобразительных искусств, а два, «Пейзаж» и «Отречение Петра» – Эрмитажу)[171]. А тремя днями позже последовало новое категорическое указание: «Предложить т. Бубнову немедленно выделить союзному объединению „Антиквариат“ картину художника Николя Пуссена „Триумф Амфитриты“»[172].

Расстаться сотрудникам Эрмитажа в 1932 году пришлось и с иными вещами из своих фондов, правда менее ценными с профессиональной точки зрения. Так, ушла крупная (693 предмета) партия произведений западноевропейского прикладного искусства XV – XVIII веков: оловянная средневековая посуда, серебряные канделябры, часы в бронзовых фигурных корпусах, разрозненные фарфоровые сервизы, табакерки, старинная французская и английская мебель.

Помимо этого передать Внешторгу пришлось и 20 рисунков, 31 гравюру и 183 картины различной ценности: от работ таких известных мастеров, как Тенирс («Жанр», «Деревенский пейзаж», «Музыкант», «Игра в карты», «Мужчина с кружкой»), Хереманс («У корчмы»), дер Неер («Женский портрет»), Моленар («Завтрак», «Зимний пейзаж») до считавшихся второстепенными живописцев вроде Винтергальтера. Браувера и других.

Еще менее переживали сотрудники Эрмитажа, расставаясь в октябре с тем, что тогда не представляло для них ни малейшего интереса, – личными вещами Наполеона, захваченными после битвы при Ватерлоо: с печатью императора, малым крестом ордена Почетного легиона, дорожной туалетной шкатулкой, серебряным кофейным сервизом, шпагой с золотым эфесом, двумя пистолетами с его монограммой.