Вы подвели нашу страну и нашу Красную Армию тчк Вы не изволите до сих пор выпускать Ил-2 тчк Самолеты Ил-2 нужны нашей Красной Армии теперь как воздух зпт как хлеб тчк Шенкман дает по одному Ил-2 в день зпт а Третьяков дает МиГ-3 по одной зпт по две штуки тчк Это насмешка над страной зпт над Красной Армией тчк Нам нужны не МиГи зпт а Ил-2 тчк Если 18 завод думает отбрехнуться от страны зпт давая по одному Ил-2 в день зпт то жестоко ошибается и понесет за это кару тчк Прошу вас не выводить правительство из терпения и требую зпт чтобы выпускали побольше Илов тчк Предупреждаю последний раз тчк нр П553 – СТАЛИН
Конструктор Ильюшин рассказывал о чуде, свершившемся на заводе после этой телеграммы. Коллектив завода не только освоил совершенно новый для него тип машины, но и добился перевыполнения первоначального плана выпуска штурмовиков Ил-2[140].
Вот еще одна история. Происходит вопиющее – маршал Голованов… опаздывает на совещание к Сталину. Прилетел в Москву с опозданием. Что случилось? Оказывается, летчик личного самолета Голованова по фамилии Вагапов отправился накануне на свадьбу к своему товарищу. Что произошло дальше, понятно – напился. Разыскали летчика Вагапова только утром. Другой самолет посылать не решились – экипаж ведь не знал аэродрома, где нужно было производить посадку. Так доложил командиру начальник штаба АДД[141]. Представьте себя на месте Голованова – опоздать на доклад к Сталину! Впервые за всю войну.
При моем появлении Сталин, как обычно, посмотрел на часы, стоявшие в углу, вынул свои и, показав их мне, задал один-единственный вопрос:
– Что случилось?
Видимо, зная мою точность и пунктуальность во всех делах, он и сам был удивлен моим опозданием, считая, что произошло что-то необычное. Коротко доложил я ему о происшедшем, еще не зная, как он на это будет реагировать… Немного походив, Верховный спросил:
– Что же вы думаете делать со своим шеф-пилотом?
Такого вопроса, прямо сказать, я не ожидал. Доложил о принятом мной решении и уже отданных на сей счет указаниях[142].
– А вы давно с ним летаете?
– С Халхин-Гола, товарищ Сталин, – ответил я.
– И часто он у вас проделывает подобные вещи?
– В том-то и дело, товарищ Сталин, что за все годы совместной работы это – первый случай. Я никогда и мысли не допускал, что с ним может быть что-либо подобное.
– Вы с ним уже говорили?
– Нет, товарищ Сталин, не говорил. Какой же тут может быть разговор?!
– А вы не поторопились со своим решением? Как-никак, не первую войну вместе…
Высказанное Сталиным озадачило меня. Подумав немного, я ответил:
– Это верно, товарищ Сталин, однако порядок есть порядок и никому не позволено его нарушать, да тем более, как это сделал Вагапов.
Да и наказание-то ему невелико, учитывая его проступок.
– Ну что же, вам виднее, – заключил Верховный и перешел к вопросам, по которым я был вызван.
Однако этим дело не кончилось, время от времени Сталин спрашивал, где находится сейчас Вагапов, который через несколько месяцев был возвращен все же на свою старую должность…[143]
Вот скажите, ну какое дело было Верховному главнокомандующему Сталину до летчика Вагапова? А ведь спрашивал, а ведь мягко так, ненавязчиво помог Голованову принять правильное решение. И ведь свои мемуары маршал Голованов издал уже при Брежневе, когда ему хвалить Сталина и сочинять небылицы не было никакого резона. Кстати, книга маршала при его жизни так и не вышла – было лишь опубликовано несколько глав в журнале. Почему? Потому что ему «где надо» стали указывать, что не мог Сталин так говорить. И говорили это человеку, который все слышал своими ушами! Тому, кто всю войну подчинялся лично Сталину и работал с ним рука об руку…
А вот что рассказывал Иван Александрович Бенедиктов, в течение почти двух десятилетий занимавший ключевые посты в руководстве сельским хозяйством страны. Страшным летом 1941 года он руководил эвакуацией техники и продовольствия. Это произошло в 1937 году. Зайдя утром в кабинет, Бенедиктов обнаружил на столе повестку – срочный вызов в НКВД. Пришел. Интеллигентный, довольно симпатичный на вид следователь, вежливо поздоровавшись, предложил сесть.
– Что вы можете сказать о сотрудниках наркомата Петрове и Григорьеве?
– Отличные специалисты и честные, преданные делу партии, товарищу Сталину коммунисты, – не задумываясь, ответил Бенедиктов. Речь ведь шла о двух его самых близких друзьях, с которыми, как говорится, не один пуд соли был съеден. Тут следователь предложил ознакомиться с документом. На нескольких листах бумаги – заявление о «вредительской деятельности в наркомате Бенедиктова И. А., которую он осуществлял в течение нескольких лет по заданию германской разведки». Подписи тех самых «друзей» – Петрова и Григорьева. Факты, изложенные в документе, действительно имели место: закупки в Германии непригодной для наших условий сельскохозяйственной техники, ошибочные распоряжения и директивы, игнорирование справедливых жалоб с мест. И даже отдельные высказывания, которые делались в шутку в узком кругу. И вот все это теперь оформлено в виде заявления, и под ним подписи людей, которых Бенедиктов считал самыми близкими друзьями, которым доверял целиком и полностью!
– Что вы можете сказать по поводу этого заявления? – спросил следователь.
– Все факты, изложенные здесь, имели место, можете даже их не проверять, – ответил Бенедиктов. – Но эти ошибки я совершал по незнанию, недостатку опыта. Рисковал в интересах дела, брал на себя ответственность там, где другие предпочитали сидеть сложа руки. Утверждения о сознательном вредительстве, о связях с германской разведкой – дикая ложь.
– Вы по-прежнему считаете Петрова и Григорьева честными коммунистами?
– Да, считаю и не могу понять, что вынудило их подписать эту фальшивку…
– Это хорошо, что вы не топите своих друзей, – сказал следователь после некоторого раздумья. – Так, увы, поступают далеко не все. Согласитесь, мы, чекисты, просто обязаны на все это прореагировать. Еще раз подумайте, все ли вы нам честно сказали.
После этого товарищ Бенедиктов отправился домой. Слезы жены, растерянные чувства. А потом звонок, раздавшийся в рабочем кабинете, – утром следующего дня приглашали в ЦК партии. «Все ясно, – подумал Бенедиктов, – исключат из партии, а потом суд». Жена проплакала всю ночь. А наутро собрала ему небольшой узелок с вещами, с которым рассказчик и направился в здание ЦК на Старой площади.
И вот заседание. Бенедиктов в прострации, ждет, когда назовут его фамилию и начнут клеймить. Фамилию, наконец, назвал… Сталин. Который, к удивлению Бенедиктова, предлагает назначить его на пост наркома сельского хозяйства. Возражений нет.
Через несколько минут, когда все стали расходиться, ко мне подошел Ворошилов: «Иван Александрович, вас просит к себе товарищ Сталин».
В просторной комнате заметил хорошо знакомые по портретам лица членов Политбюро Молотова, Кагановича, Андреева.
– А вот и наш новый нарком, – сказал Сталин, когда я подошел к нему. – Ну как, согласны с принятым решением или есть возражения?
– Есть, товарищ Сталин, и целых три.
– А ну!
– Во-первых, я слишком молод, во-вторых, мало работаю в новой должности – опыта, знаний не хватает.
– Молодость – недостаток, который проходит. Жаль только, что быстро. Нам бы этого недостатка, да побольше, а, Молотов?
Тот как-то неопределенно хмыкнул, блеснув стеклами пенсне.
– Опыт и знания – дело наживное, – продолжал Сталин, – была бы охота учиться, а у вас ее, как мне говорили, вполне хватает. Впрочем, не зазнавайтесь – шишек мы вам еще много набьем. Настраивайтесь на то, что будет трудно, наркомат запущенный. Ну а в-третьих?
Тут я и рассказал Сталину про вызов в НКВД. Он нахмурился, помолчал, а потом, пристально посмотрев на меня, сказал:
– Отвечайте честно, как коммунист: есть ли какие-нибудь основания для всех этих обвинений?
– Никаких, кроме моей неопытности и неумения.
– Хорошо, идите, работайте. А мы с этим делом разберемся[144].
