В этой книге я не вступаю в прямую полемику с нынешней исторической мифологией, полагая, что правдивое изложение и освещение событий одного из самых трагических периодов новейшей отечественной и мировой истории позволит читателю самому убедиться, какова истинная цена аргументов людей, с упоением отдавшихся антикоммунистической истерии. Ограничусь только перечислением здесь основных исторических мифов, опровержению которых служит данная работа.
Первый миф сводится к суждениям о безраздельном господстве «командно-административной системы» на всех этапах развития советского общества. Между тем данное понятие не тождественно даже понятию «сталинизм»: существовавшая при Сталине социально-экономическая система не была всецело и неизменно административной. Это относится в особенности к периоду, рассматриваемому в данной работе. «Сталинский неонэп» 1934—1936 годов характеризовался известной либерализацией экономических отношений, частичным возвращением к рыночным механизмам, разрушенным в предшествующие годы.
Второй миф касается политической жизни и борьбы в советском обществе. Он сводится к объявлению всех жертв сталинских репрессий «кроликами» (пользуясь выражением А. Солженицына), не оказывавшими никакого сопротивления тоталитарному режиму. Этот миф насаждался как антикоммунистической историографией, утверждавшей, что в 30-е годы в партии не существовало серьёзной оппозиции, так и Хрущёвым и его подголосками, экстраполировавшими свою былую веру в «величие» Сталина на всю партию. Известный вклад в поддержание этого мифа внесли реабилитационные кампании 50—80-х годов, в ходе которых делался вывод о произвольности и сфабрикованности всех политических обвинений, предъявлявшихся жертвам сталинского террора.
В пользу версии об абсолютной «монолитности» партии в 30-е годы и ослеплённости всех коммунистов тех лет культом Сталина, казалось бы, свидетельствуют широко известные мемуары очевидцев, в том числе узников сталинского режима, прозрение которых наступало только в тюрьмах и лагерях. Однако эти мемуары принадлежат, как правило, представителям младшего поколения элитарных слоёв тогдашнего советского общества (например, Е. Гинзбург, О. Адамовой-Слиозберг), которые до своего ареста были далеки от каких-либо оппозиционных настроений. Те же, кто были действительно причастны к оппозиционным элементам партии, не смогли оставить свидетельств о настроениях и поведении своей среды, поскольку они были почти полностью выжжены в годы великой чистки. Лишь в последние годы появились воспоминания нескольких уцелевших «троцкистов», которые дополняют свидетельства, принадлежавшие старым большевикам — «невозвращенцам». Нет оснований сомневаться в том, что идейные настроения этих людей, сумевших вырваться из СССР и тем самым избежать гибели в сталинских застенках (Раскольников, Райсс, Кривицкий, Бармин, Орлов), разделялись большинством деятелей старой партийной гвардии, истреблённых в 30-е годы.
Реконструкции реальных политических процессов, происходивших в то время в партии и в стране, способствует также анализ недавно обнародованных архивных документов, позволяющих полнее представить деятельность антисталинских оппозиций в 30-е годы. Этот анализ показывает, что, наряду с новыми оппозиционными группами (Сырцова — Ломинадзе, Рютина — Каюрова, А. П. Смирнова — Эйсмонта и др.), в СССР продолжала действовать левая оппозиция, которая оставалась наиболее массовым политическим движением, противостоявшим сталинизму. Как сможет убедиться читатель этой книги, работы оппозиционеров, не капитулировавших и не сломленных тоталитарным режимом, неведомыми для сталинских опричников путями переправлялись к Троцкому и публиковались на страницах «Бюллетеня оппозиции». Коммунистическое оппозиционное подполье обладало альтернативной сталинизму программой по всем коренным вопросам мирового революционного движения и социалистического строительства в СССР. Страхом по поводу возможного усиления влияния этого движения в партии и стране и объяснялась непрерывно ужесточавшаяся свирепость сталинской репрессивной машины по отношению к «троцкистам».
Специфика осуществлённого Сталиным антибольшевистского переворота, переросшего в превентивную гражданскую войну против всей плеяды большевиков-ленинцев, состояла в том, что он происходил под прикрытием нескончаемых заверений о верности делу Ленина и Октябрьской революции. Тщательно скрывая — даже от своего ближайшего окружения — подлинные мотивы и цели своего политического поведения, Сталин маскировал все свои политические акции псевдомарксистской фразеологией и грубо подтасованными цитатами из ленинских трудов.
Утверждению единоличной власти Сталина в СССР и в международном коммунистическом движении способствовали объективные исторические обстоятельства, которые он умело использовал и на которых ловко паразитировал. Главным из них было существование Советского Союза во враждебном капиталистическом окружении. Именно этим обстоятельством Сталин обосновывал закрытость советского общества, предельное сужение информационного пространства в стране, насаждение атмосферы безгласности и секретности. В результате большинство советских людей не представляло действительных масштабов политических репрессий, одни социальные группы были лишены информации о тяготах и бедствиях, выпадавших на долю других. Можно не сомневаться в том, что если бы в 30-е годы существовала система зарубежных радиопередач, через которую до советских людей могли доноситься идеи и разоблачения Троцкого, Сталину было бы намного сложнее осуществлять свои наиболее зловещие акции.
В обстановке тотальной дезинформации Сталину удавалось изображать оппозиционные ему силы заговорщиками, вынашивавшими замыслы о реставрации капиталистического строя. Официальная пропаганда всё более отождествляла партийное единство с беспрекословным подчинением воле вождя, упорно обрабатывала массовое сознание в духе культа Сталина. Успехам такого рода идеологических манипуляций благоприятствовал низкий уровень политической культуры масс, социальное сознание которых было отягощено многовековым наследием культурной отсталости. Как показал и последующий опыт маоистского Китая, идейный и нравственный вакуум, возникающий в результате крушения традиционного религиозно-патриархального сознания, способен легко заполняться тем, что К. Маркс называл светской религией, а М. Вебер — харизмой, т. е. обожествлением всеведущего и всемогущего «вождя». Впрочем, как показал исторический опыт, вождистские режимы в первой половине XX века с относительной лёгкостью утверждались и в странах, обладавших традициями демократической политической культуры.
Для людей со слабым социальным и политическим самосознанием психологически легче принимать на веру упрощённые догмы и мифы, освящённые авторитетом непогрешимого вождя, чем разбираться в сложном спектре аргументов и доказательств, которыми оперируют оппозиционные силы.
Торжество бюрократического абсолютизма стало трагедией не только большевистской партии и советского народа, но и всего мирового коммунистического движения — самого массового политического движения в истории человечества.
Большевистский прогноз о победе международной социалистической революции на исходе первой мировой войны не осуществился. Однако это не означает, что данный прогноз носил утопический характер применительно к более широкой исторической перспективе. После поражения революционной волны на Западе в 1918—1923 годах и непродолжительного капиталистического «просперити» 20-х годов новые революционные возможности открылись с наступлением мирового капиталистического кризиса 1929—1933 годов, по своей продолжительности и глубине не имевшего равных в истории капитализма. Этот всеохватывающий кризис капиталистического хозяйства дополнился в середине 30-х годов политическим кризисом всей капиталистической системы, предельным обострением межимпериалистических противоречий, расколом капиталистического мира на два враждебных военно-политических блока. Противоречия между ведущими капиталистическими странами приобрели более острый характер, чем противоречия между СССР и его капиталистическим окружением. В начале второй мировой войны Советский Союз оказался единственной крупной европейской державой, не втянутой в военный конфликт.
