ДРАКА

Скоро мне наскучило сидеть в башне Конецпольского. Сыщиков не слышно. Может, они позабыли про нас. А что, если выбежать отсюда, спрятаться в другом месте? - Юзик, - сказал я, - знаешь, мы не по правилу играем - Почему не по правилу? - А вот почему. Ты ведь у нас атаман, ты должен командовать всеми ворами, а не прятаться здесь со мной - Нет,- ответил Куница, не глядя на меня.- Я должен скрываться. Простого вора сцапают - невелика беда, а если я попадусь в руки сыщикам, вся шайка развалится. А потом...- Куница замялся, - побожись, что никому не скажешь - Пусть меня гром побьет, пусть я провалюсь с этой башней в реку, пусть - Ладно, - оборвал меня Куница, - теперь слушай. Мой батьке сегодня где-то под нашей гимназической стеной должен ловить собак Их много там развелось. А я вовсе не хочу на него наскочить. Увидит, что я вместо занятий по улицам шляюсь, такую ижицу пропишет, что держись. Он злой теперь. Вчера кто-то оторвал у нас в сарае доску, и все собаки, каких батько на базаре поймал, разбежались ... Так вот оно в чем дело! Куница отца боится. Отец Куницы ловит собак для хозяина городской живодерни Забодаева, а тот убивает их, сдирает шкуры, а собачье сало продает на мыловаренный завод. Отец Куницы часто разъезжает по городу на длинном фургоне, который тащит пегая жидкохвостая кляча. Когда эта черная собачья тюрьма катится по улицам города, за ней с криками мчится целая толпа мальчишек. Пойманные собаки визжат, бросаются на решетку, как шакалы в зверинце. А мальчишки, обгоняя друг друга, бегут за фургоном, выкрикивая - Гицель! Гицель! Так в нашем городе зовут собаколовов. Нередко и Юзика наши хлопцы дразнят этим обидным прозвищем. Тогда он злится и бросается на обидчиков с кулаками. Однажды он из-за этого подрался с Котькой Григоренко. Хорошо, что их вовремя успели разнять. Григоренко сейчас же побежал в директорскую жаловаться, но, к счастью Куницы, директора не было, и на этот раз все обошлось благополучно. Зато на прошлой неделе, когда у нас в гимназии стали записывать в бойскауты, Котька припомнил старое и решил отплатить Кунице. Котька скаутский звеньевод - сам записывал охотников Сашка Бобырь посоветовал Кунице записаться, но Котька наотрез отказался принять Юзика в отряд. - Твой отец гицель, а от тебя самого собачатиной несет. Ты нам не пара! важно объяснил он Стародомскому и добавил. - К тому же ты поляк Кошевой не разрешит тебя записывать в скаутский украинский отряд! - А мне плевать на вашего кошевого, - гордо сказал Юзик - Я к вам и сам не пойду! С той поры Куница еще больше возненавидел Котьку Григоренко - А знаешь, Юзик, - сказал я Кунице, - ведь сегодня вечером бойскауты собираются на гимназическом дворе. У них будет сбор перед походом. Может, поглядим? - Чего я у них не видел? - вдруг обозлился Куница. - Ноги голые, на плечах какие то поганые ленты, в руках палки. Вот погоди, придут красные, мы к ним в разведчики запишемся Служить в разведчиках у красных, помогать Советской власти - была его давнишняя мечта. Он ждал возвращения большевиков, чтобы уехать в Киев. У него там дядька у красных служил,- дядька обещал пристроить Куницу в такую школу, где разведчиков обучают Я, правда, хорошо не знал, есть ли такая школа, но Куница мне все уши прожужжал о ней. "Оно бы, конечно, хорошо поступить туда, - думал я, - да у меня в Киеве никого нет, поступить мне в школу разведчиков вряд ли удастся". Говорят, бойскауты скоро идут на учение в Нагорянский лес. А в Нагорянах живет мой дядька Авксентий, у которого сейчас скрывается отец. Самый главный скаутский начальник, курносый Марко Гржибовский, очень зол на моего отца. Однажды мой отец заступился за старого Маремуху. Маремуха сделал Марко сапоги, а тому они не понравились. Марко стал придираться и ругать сапожника, а потом ударил его каблуком нового сапога по лицу. У старого Маремухи из носа пошла кровь. Мой отец схватил Марко за шиворот, вытолкал его из мастерской и спустил с крыльца вниз, на мостовую. - Выискался тоже гадючий заступник! - процедил с ненавистью Марко.Погоди, погоди, будешь знать... Покажут тебе... Припомнишь... Драться с моим отцом он побаивался: знал, что отец надает ему. Сейчас Марко есаул, он всегда носит шпоры и большой маузер. Я старался не попадаться на глаза Гржибовскому, когда он, звеня шпорами, проходил по коридорам в директорскую к бородатому Прокоповичу. Если бы Марко припомнил, что я сын того самого Мирона Манджуры, который вышвырнул его на улицу, кто знает - не засадили бы меня сразу в петлюровскую кутузку? - Васька, слышишь? - вдруг дернул меня за рукав Куница и тотчас же прижался вплотную к амбразуре. - Что такое, Юзик? Ну-ка, пусти! Но Куница заслонил всю амбразуру. - Погоди, не мешай, кажется, бегут сюда! - прошептал он. И впрямь, через верхний пролом, что над башней, донеслись к нам чьи-то очень знакомые голоса. Говорили быстро и отрывисто. Голоса приближались к башне справа, от заросшего берега реки, - обычно тут никто не ходил. Скалы в этом месте примыкали к реке, вода омывала их каменные подножья. Чтобы пройти здесь, надо было разуться и шлепать прямо по воде. Вдруг среди этих голосов я узнал знакомую скороговорку Котьки Григоренко. Эх, проворонили! Внизу, у самого подножия башни, захрустел щебень. Куда бежать? Выход из башни один, а сейчас возле него сыщики. Выглянешь - сразу сцапают. Может, вылезть на стенку башни? Ну хорошо, а дальше куда? Вниз ведь не спрыгнешь - высоко, а сидеть без толку вверху, ворон пугать - стыдно. - Идут сюда! Ложись, спрячься! - прошипел Юзик, отскакивая от амбразуры. Круглая ободранная башня пуста, и спрятаться в ней решительно негде. Разве... в нишах?! Не раздумывая, мы оба бросились в эти темные про сыревшие впадины и замерли там, словно святые на доминиканском костеле. Но уже в нижнем этаже треснула под чьим-то каблуком щепка. Заскрипела деревянная лестница. Кто-то из сыщиков поднимался вверх. Едва дыша, я еще плотнее прижался к холодным камням. И вдруг меня оглушил злорадный крик Сашки Бобыря: - Хлопцы, сюда! Они здесь! Через несколько минут нас вывели на берег под руки. Сыщики окружили нас. Сашка Бобырь, то и дело щелкая незаряженным блестящим бульдогом, шел сбоку. Не удрать было от проклятых сыщиков - догнали бы, да и удирать-то мы, по уговору, не имели права. Эх, лучше бы мы спрятались на воле, в кустах за Колокольной или в подвале костела. А все - Куница. Затащил меня сюда, в эту чертову башню, отца побоялся... Проклятые сыщики! Как они вертелись вокруг нас, шумели, подсмеивались! Но больше всех суетился Котька Григоренко. Он размахивал своим револьвером, две пуговицы на его форменной курточке были расстегнуты, фуражка заломлена на затылок, а хитрые, цвета густого чая, глаза так и бегали от радости под черными бровями. - Свяжите им руки! - вдруг приказал он. - Не имеете права! - огрызнулся Куница.- Разбойникам никогда рук не вязали! - Вы голодранцы, а не разбойники, а ты хорек, а не куница. Знаешь ты много, что можно, а что не можно,- с важным видом заявил Котька, застегивая курточку. - А ну, хлопцы, кому я сказал? Вяжите потуже, чтоб не задавались. Сашка Бобырь засунул в карман бульдог и подбежал к Юзику. Куница стал отбиваться, я бросился ему на помощь. Но в эту же минуту Котька Григоренко, подбежав сзади, прыгнул ко мне на плечи. - Пусти! - закричал я.- Пусти!- А сам, широко расставив ноги и тяжело переступая, старался подойти поближе к толстой акации, чтобы, откинувшись всем телом назад, ударить Григоренко о ствол дерева. - Пусти! - зло крикнул я. Но Котька и слушать меня не хотел. Он висел у меня на плечах и хрипел, как волк. Я видел, как свирепо отбивается от сыщиков наш атаман Куница. Он цепкий, увертливый парень, даром, что худой. Его азарт поддал и мне силы. Я рванулся к дереву, но в это время Котька Григоренко неожиданно подставил мне подножку, и я полетел вниз головой на колючий щебень. Я не успел даже вырвать руки - их держал сзади Григоренко - и грохнулся прямо лицом и грудью на камни. Острая боль обожгла лицо. На глаза навернулись слезы. Я больно ушиб себе о камень переносицу, даже в голове загудело, и рот сразу наполнился солоноватой кровью. А Котька Григоренко снова навалился на меня и стал заламывать мне руки. Жгучая злоба внезапно заглушила боль. Понатужившись, я приподнялся на одно колено и, резко мотнув головой, отбросил Котьку в сторону. Хоть Котька и спортсмен, хоть он каждую переменку кирпичи выжимает, но я тоже не из слабеньких. Не успел он протянуть ко мне руки, чтобы снова схватить меня за шею, как я, вскочив на обе ноги, потянул к себе его скользкий, вьющийся гадюкой лакированный ремень. Заодно я локтем сшиб с Котькиной головы фуражку. Она, словно обруч, покатилась к речке. - А-а-а, ты подножку ставить?! Постой, я тебе дам, директорский подлиза! Я тебе покажу!.. - закричал я. Мне удалось вырвать у Котьки ремень. Я сразу стал стегать Григоренко его же собственным ремнем то по спине, то по рукам. Но Котька как-то особенно, по-собачьи, вывернулся и вдруг, на лету схватив мою руку, впился в нее зубами. Пригнувшись, я ударил Котьку головой в грудь. Он потерял равновесие и полетел в речку. Я не успел даже сообразить, как это все произошло. Густые брызги с шумом взлетели над рекой. Здесь, должно быть, глубоко, потому что Котька сразу скрылся под водой. Мне стало страшно: а что, если он утонет? Но через секунду мокрая Котькина голова, как пробка, выскочила наружу. Котька махал руками, его растопыренные пальцы хватали воду, - видно, с перепугу он позабыл, как плавают. Захлебываясь, выпучив испуганные глаза, он хриплым голосом закричал: - Караул! Спасите! Сыщики бросились к нему. Куница подмигнул мне. Воспользовавшись замешательством сыщиков, мы пустились наутек.