КУБРАВА А. М.

Родился в 1938 году в Абхазской АССР. Окончил Краснодарский факультет Всесоюзного юридического заочного института. Работал следователем. Ныне – прокурор республики. В жанре детектива выступает впервые. Живет в г. Очамчира.

В тот день было много работы. Я только что закончил расследование дела о хищениях на мясокомбинате, которое велось несколько месяцев и буквально измотало меня; каждый том – а их было около десятка – выглядел весьма внушительно.

Запищал селектор – вызывал шеф. Я едва не чертыхнулся – тащиться через два коридора и длиннющую лестницу не хотелось, но светящийся глазок селектора, казалось, бдительно следил и погас, когда я пообещал явиться.

Тут как раз заглянул Ахра Мукба – его недавно перевели в аппарат уголовного розыска МВД нашей республики.

– Меня вызвал твой шеф. Не знаешь, зачем? – Не садясь, он оперся рукой о край стола.

– Нет, – ответил я.

Он прошелся по кабинету. Я вообще редко видел его в форме, и сейчас он в штатском: плотная рубашка апаш с короткими рукавами, серые брюки и крепкие черные туфли…

Снова замигал-запищал селектор.

– Зураб, к тебе Мукба не заходил? – голос Владимира Багратовича показался усталым.

– Он здесь.

– Быстренько зайдите… с делом Лозинской.

Мы пошли по лестнице и коридорам.

На столе начальника, как обычно, царил невообразимый хаос. Было удивительно, как он умудряется отыскать нужное в груде писем, папок и деловых бумаг.

– Садитесь, – сказал Владимир Багратович, и его хмурое лицо немного разгладилось.

Характер шефа я изучил довольно хорошо. Он всегда любил повторять, что торопиться надо медленно. В особенно горячие минуты становился еще более неторопливым и медлительным, всем своим видом показывая, что одна минута ничего не решает, и, прежде чем ступить, нужно подумать над тем, куда направишь свой шаг…

– Несколько месяцев назад здесь, в Сухуми, у себя на квартире, убита старуха – больная одинокая женщина, – голос Владимира Багратовича стал строгим, – Делом этим уже занимались, но… Надежды на раскрытие мало, однако надо сделать все возможное. Понял?

– Да, – кивнул я.

– Знаю, будет трудно… Сколько дел сейчас у тебя? – спросил он.

– Три. И все сложные.

– Понимаю, но иного выхода нет, – развел он руками. – Может, утрешь нос кой-кому, а, Зураб Константиныч? – Неожиданно в его голосе послышались озорные нотки. Когда он в хорошем расположении духа, всегда величает меня по имени-отчеству.

– Понял вас… – сдержанно сказал я. Ахра сидел с невозмутимым лицом.

– Теперь обмозгуем, как нам поступать дальше, – Владимир Багратович посмотрел на него. – Твое руководство в курсе, так что немедленно подключайся… Знаю, вы с Зурабом дружили до перехода на работу в Сухуми. Надеюсь, эта дружба и сейчас вам поможет… Зураб, возьми бумагу, пиши. – Он протянул мне несколько чистых листов.

Около двух часов мы занимались составлением плана следственных и розыскных мероприятий, стараясь учесть почти все.

Шеф сказал, что дело на особом контроле в прокуратуре Грузии и отпустил нас, пожелав успеха.

Я дважды добросовестно прочитал все от корки до корки, и наконец, чего греха таить, подумал: проведу-ка несколько следственных действий и – в долгий ящик; мало ли таких безнадежных дел пылятся в бездонных архивах?

Преступление, если оно не раскрыто, как книга, из которой вырвано много страниц, причем именно тех, где повествуется о самом главном. Задача следствия состоит в том, чтобы восстановить их в первоначальном виде.

Несколько дней мы с Ахрой были словно в тумане. Следуя советам Владимира Багратовича, я начал все сызнова.

Часть свидетелей вызвал в прокуратуру и тщательно их допросил, а с некоторыми, и особенно с соседями Лозинской, решил побеседовать в домашней обстановке.

Одним из тех, кому я нанес визит, был Борис Исаакович Дорфман – сосед Лозинской по лестничной площадке, который первым сообщил в милицию, что старуха уже два дня не выходит из квартиры, после чего была взломана дверь и обнаружена убитая.

Квартира Дорфмана была ухоженной.

На столе, застеленном цветастой скатертью, я заметил открытую и перевернутую переплетом вверх книгу. Сам Дорфман в старомодных очках с металлической дужкой приветливо поднялся мне навстречу.

Когда я попросил рассказать по порядку все, что он видел в день обнаружения трупа, Дорфман удивился:

– Я уже говорил одному молодому человеку обо всем этом. Зачем повторяться? Там ведь все записано… – И он кивнул на папку с делом, которую я положил на стол перед собой.

– Повторение хорошо не только в учении, Борис Исаакович. – Я развел руками, давая понять, что задал далеко не праздный вопрос.

– Раз так, придется рассказать, вернуться к тому дню, – картаво произнес Дорфман и вздохнул, посмотрев на меня глубоко посаженными печальными глазами. – Мадам Лозинская, – он так и сказал «мадам», – имела привычку спускаться каждый вечер во двор нашего дома и сидеть допоздна на скамейке под большим платаном… А я уже два вечера ее не видел и почувствовал неладное – старый человек все-таки! Поэтому счел своим долгом подойти к ее двери и постучать, но мадам не подавала голоса… Она часто болела, и я подумал, а не отправилась ли она в лучший мир? Но тогда, конечно, не предполагал, что на самом деле ее отправили туда насильно… – весьма витиевато выразился он. – Ненавижу насилие в любом его проявлении, – чуть не вскричал он, и долго еще рассуждал об этом.

– Что же в конце концов было дальше? – спросил я, потеряв терпение: Дорфман, начав рассуждать о насилии, чуть не дошел до еврейских погромов, хотя его тогда еще не было на свете. По анкетным данным я знал, что он – родом из Одессы и через год ему исполнится шестьдесят пять.

– Мне снова станет плохо, – жалко наморщил он свое, и без того иссеченное морщинами, испитое лицо. – Ведь я тоже часто болею. Пусть лучше жена расскажет, у нее сердце крепче.

– Дойдет и до нее очередь, Борис Исаакович, но сперва расскажите вы, – сказал я жестоко, потому что иного выхода не видел: времени было в обрез.

– Ох, тяжко быть свидетелем! – протяжно проговорил он. – Я всю жизнь избегал стрессов, как сейчас модно говорить, и вот – подарок судьбы!.. Мадам не могла спокойно умереть. – В его голосе послышалась откровенная неприязнь. – У нее была беспокойная жизнь, и конец наступил такой же… О жизни мадам можно написать целый роман. Память у нее была – боже мой! – Он все старался увильнуть в сторону.

– А у вас? – невинно намекнул я.

– Ах, да, понял вас, прекрасно понял! – воскликнул Дорфман. – Но я не знаю, что вас интересует… – с детской непосредственностью добавил он.

– Все, что было в тот день.

– Что было? Пришли милиционеры и взломали дверь, – буднично проговорил он. – А потом – ужас! – всплеснул он руками, чуть не смахнув очки со стола, и умолк.

– Кто вызвал милицию?

– Моя жена… По телефону. Знаете, видя, что мадам не отзывается, я нутром почувствовал, что тут что-то не так, и сразу позвал жену, а она мне и говорит: «Боря, не поднимай шума… Мадам Натали может сильно рассердиться!» Я же говорю ей: «Когда ты видела ее в последний раз?» А она: «Два дня назад». Я и спрашиваю: «Может ли старая женщина находиться в квартире два дня, не выходя из нее? Да и дверь у нее заперта!» Лишь после этого жена догадалась позвонить в милицию. – Дорфман осуждающе поджал губы и передвинул очки на столе.

– Почему вы сами не позвонили? – машинально спросил я.

– Я все надеялся, что она отзовется, и не переставал стучать, – объяснил он.

– Что вы увидели, зайдя в квартиру Лозинской после взлома двери? – Я как бы насильно заводил Дорфмана туда.