Издательство наше называется «Издательство». Кроме шуток, так и называется. Учредитель-то не кто-нибудь — городская администрация, люди серьёзные, привыкшие выражаться прямо, без экивоков! Ну и какое ещё имя, по-вашему, могли они присвоить государственному предприятию? Только такое…

Но вы им не верьте. На самом деле вывеска нагло врёт. Ничего мы не издаём. В позапрошлом году из бюджета была вычеркнута графа «на книгоиздание». А вычеркнутое из бюджета, согласно традиции, восстановлению не подлежит. Что с воза упало, то пропало. Казалось бы, по логике следовало ликвидировать заодно и саму нашу контору. Зачем она тогда? Ан нет! Учреждения культуры высочайшим повелением трогать запрещено. Культура — наше всё.

Чем же мы в таком случае занимаемся? Представьте, работаем. Принимаем авторские рукописи (в основном от членов Союза писателей), вычитываем, редактируем, иллюстрируем — и что-то иногда за это получаем. В типографию макеты, впрочем, не отдаём — печатать, напоминаю, не на что.

Нет, забредает к нам иногда чудило, жаждущее опубликоваться за свой счёт. Это пожалуйста! Это — с распростёртыми объятьями! И всё равно поток манускриптов стремительно мелеет. До того дошло, что сами у авторов тексты клянчим.

Было и сокращение штатов, причём какое-то странное: троих отправили на пенсию, а взамен приняли чью-то там дочурку, специально придумав для неё неслыханную доселе должность. Дочурка оказалась редкостной стервой, немедля вообразила себя начальством и принялась донимать.

— Вы должны были сдать это позавчера!

Она стоит спиной к моему столу, поскольку на сей раз жертва не я. Под лёгкой тканью подобно коротко подрезанным крылышкам торчат сердитые девичьи лопатки.

Тот, к кому обращаются, поднимает от бумаг исполненное благородства лицо. Глаза — ласковы, голос — обворожителен и хорошо поставлен:

— Вам уже говорили сегодня, что вы прекрасно выглядите?

— Нет! — скрежещет она.

— Так я и думал… — с прискорбием изрекает он. — Чёрствые люди…

— Вам придётся написать объяснительную записку!

Я вздыхаю украдкой. «Написать записку…» «Остановить на остановке…» О современный язык!

— Пожалуйста, — галантно отзывается мой сослуживец. — Я и в письменном виде готов подтвердить, что выглядите вы сегодня потрясающе…

Поганка открывает рот, однако немеет, вспыхивает и, гневно чеканя шаги, покидает помещение. Директрисе жаловаться пошла.

— Как это у тебя получается? — с завистью говорю я. — Научил бы…

— Учись, — великодушно разрешает он. Отправляет рукопись в папку, завязывает тесёмки и, подперев кулаком щёку, принимается меня разглядывать.

— Достала? — спрашивает он с сочувствием.

— Да не то слово…

— Обедать идёшь?

— Что-то не хочется… Жарко.

Дверь и оба окна раскрыты настежь, по кабинету гуляют горячие сквозняки. Представляю, что делается на улице!

— Может, сгуляем в скверик, к фонтану? — предлагает он. — Кваску хлебнём. Ледяного…

Импозантен до изнеможения. На службу неизменно является в белом эстрадном пиджаке. Когда-то работал в филармонии, не знаю кем — поговаривают, что конферансье. Потом был уволен, основал фирму, быстро прогорел. Покрутился-покрутился — и к нам.

Лентяй и аккуратист. Порядок на столе и в столе поддерживает идеальный. Очень любит точить карандаши. Вручную, естественно. Точилок не признаёт — говорит, угол в них не тот.

Издательские дамы при виде него млеют (директриса в их числе), но и у мужчин, коих легко по пальцам перечесть, бывший артист филармонии раздражения не вызывает.

Я в самом деле не собирался выходить в это лютое пекло, разве что на перекур, но когда тебя приглашают столь дружески и непринуждённо — поди откажись!

В скверике и впрямь дышалось полегче: над газонами клубилась водяная пыль, то и дело сносимая на нас ветерком, бурлил фонтан. Мы остановились у палатки, хлебнули кваску — пусть не ледяного, но довольно-таки прохладного.

— Ага… — сказал он вдруг, высмотрев кого-то в проеденной солнцем древесной тени. — Стало быть, не зря шли…

И увлёк меня к лавке, на которой одиноко восседал старичок с палочкой. Умильный такой старичок: хрупенький, седенький, с глянцевой розовой пролысинкой на темечке. Увидев нас, разулыбался.

— А-а… — ликующе возгласил он. — Здравствуйте, Пётр… И вы… э-э… — Старичок вопросительно поглядел на меня.

Я представился.

— И вы, Глеб, здравствуйте… А то я уж тут, знаете, заскучал… Странный день: не подходит никто и не подходит… Чем порадуете сегодня?

— Так, чепуха, Ростислав Игнатьич, — небрежно молвил мой коллега Пётр, присаживаясь рядом со старичком. — Ничего особо душераздирающего… Давай, — шепнул он мне.

Я не понял.

— Рассказывай давай, — пояснил Пётр.

— О чём?

— О нашей юной гадюке. Как она тебя достала… и вообще…

— Зачем?

— Затем что Ростислав Игнатьич, любит такие истории. Имей же наконец уважение к старшим!.. Чего стоишь столбом? Присаживайся и приступай…

И столь сильна была его харизма, что я против воли подсел к старичку с другой стороны и, чувствуя себя до крайности неловко, приступил. Ну как это, представьте, взять вдруг и начать жаловаться чужому человеку на свои беды! Поначалу я запинался, вопросительно взглядывал на Петра (тот ободряюще кивал), но мало-помалу разошёлся, речь стала поживее, откуда-то взялась патетика, пару раз даже проскочило крепкое словцо.

Наконец иссяк.

Старичок кивал, мечтательно глядя на пелену водяной пыли над газоном напротив. Я опять покосился на Петра, и мне показалось, что сослуживец мой несколько напряжён. Он явно ждал ответа.

Наконец Ростислав Игнатьич перестал кивать, вздохнул.

— Да… — с пониманием молвил он. — Печально, печально… А что бы вы хотели, Глеб? Чтобы вашу обидчицу уволили? Или чтобы она под машину угодила?..

Я возмутился.

— Упаси боже! За кого вы меня принимаете? Пусть себе живёт… лишь бы не доставала…

— Да вы не волнуйтесь, — утешил он. — Бывает и хуже… Вы, главное, не расстраивайтесь… Думаю, утрясётся…

— Спасибо! — отрывисто сказал Пётр и встал. — Всего вам доброго, Ростислав Игнатьич!

Поднял меня за руку с лавки и потащил к фонтану.

— Что это было? — ошалело спросил я, пытаясь оглянуться.

— Подождём до завтра, — с загадочным видом изронил Пётр.

Ютится наше «Издательство» в двухэтажном ветхом особнячке. Я уже с двумя коллегами побился об заклад относительно того, что именно развалится быстрее: сам домишко или обитающее в нём учреждение. Произойдёт сие, по моим прикидкам, через пару-тройку лет, а пока будем довольны иллюзией рабочего места, а временами даже иллюзией зарплаты… Ах, если бы этим была довольна ещё и моя супруга!

Утро следующего дня выдалось на диво спокойное, что, кстати, беспокоило само по себе. Ни одного наезда! Часам к одиннадцати я не выдержал — вылез на разведку.

— Так она и не придёт, — сказала мне развесёлая наша бухгалтерша Лена. — Нету. Тю-тю! Даже и не знаю, как ты теперь жить без неё будешь…

— Под машину попала? — опасливо спросил я.

Бухгалтерша поглядела на меня с восхищением.

— Ну и мечты у тебя! — подивилась она.

— А-а… что же тогда? Уволили?

— Такую уволишь! — всхохотнула Ленка. — Новое местечко подыскали — покруче…

— Так, — глухо сказал я, опускаясь за свой стол и устремляя на Петра инквизиторский взгляд. — И что всё это значит?

— Что именно? — деловито уточнил он.

В двух словах я передал услышанную новость.

Сослуживец хмыкнул, потом озабоченно оглядел своё хозяйство, поправил лежащий не под тем углом карандаш, помолчал.

— Любопытный старичок, правда? — негромко спросил он то ли меня, то ли себя самого.