Черные морпехи аплодируют и вопят, а Черный Джон Уэйн продолжает голосом пламенного проповедника из богом забытой деревушки: "Черная конфедерация выходит из вашей прогулки за смертью во Вьетнам".

Все в блиндаже произносят в унисон: "Аминь".

Черный Джон Уэйн говорит: "Богатые детишки, которых совесть гложет, в своих маршах за мир только обувку зря протирают. Тупорылые хряки – вот кто остановит эту порочную войну – а-минь! – а в Мире всей правды никогда не узнают, той правды, что сила – у хряков, реальная сила, ибо гребаные крысы-служаки и продажные политики как не признавали фактов, так никогда и не признают".

Черный Джон Уйэн выжидает, когда стихнут выкрики "Молодец!", и продолжает. "Это усиленное стрелковое отделение, все из одного района, вооруженное до зубов и мотивированное до предела, еще вернется в свой квартал. И будем мы участковыми с оловянными звездами на груди, и станем на страже революционного закона и порядка. Там, в Мире, со своим отделением я пол-Бруклина смогу подмять. Мир посредством превосходящей огневой мощи! Огневую власть народу! История еще не закончилась! История взымает долги!"

Отделение устраивает ему такую громкую овацию, и аплодирует так сильно, что на пару секунд заглушает даже разрывы снарядов наверху.

Прочищаю горло. Говорю: "Нам ПП нужны. Сил у нас мало. Они могут напасть, пройдя прямо через проволоку. Гуки знают, что тут что-то творится, и, пока мы отсюда не улетим, по нам свободно можно врезать. Нет у меня времени на твою политическую болтовню, Джей-У, не интересуюсь я политикой".

Черный Джон Уэйн говорит: "Джокер, кореш, ты-то можешь не интересоваться политикой, но вот у политики к тебе интерес есть. Ты сам-то на экскурсию сюда приехал? Политику понять нетрудно. Политика – это когда утяжеленной дубинкой по макушке. Слышь, а ты вообще врубаешься в мой продвинутый базар? Ты что, не знаешь, почему тут Бледный Блупер ходит? Бледный Блупер явился, чтобы тебя, беложопого, кой-чему поучить. Верная смерть, этот старина Блупер, он повсюду, кореш. Он, может, прям сейчас в этом блиндаже среди нас сидит".

Я говорю:

– Джей-У, достал ты уже со своими кинами про расовые войны.

Черный Джон Уэйн говорит:

– Эх, глупая ты белосрань алабамская, все не так ты понимаешь. Враг – это не белый человек. Настанет день, и ты еще увидишь, как поднимется белый Дядя Том*. Такова горькая правда, кореш, но так оно и есть.

– Зеленый человек, человек с деньгами – вот настоящий дьявол. Они говорят нам, что мы – мелочь. Но мы не мелочь, мы могучи, мы будем еще короли, а президент – совсем не бог в черном лимузине. Для них ты тоже ниггер, Джокер. Ты просто не врубишься никак.

Я говорю: "Прям как кино про грандиозное ограбление забегаловки, Джей-У. Все деньги – у богачей. Ты пришел, все отнял. И вот уж сам при деньгах".

– Мы не за деньги будем драться, – говорит Черный Джон Уйэн. – Мы будем драться, чтобы заявить о том, что Дядя Сэм – вовсе не мой дядюшка, мать его так. Дядя Сэм говорит всем этим вьетнамам: "Живите пока, но не как подобает мужикам. Вы для нас тут пойте, танцуйте и оставайтесь маленькими желтенькими ниггерами, господа Ви-Си, а мы, может, проявим великодушие и разрешим вам жить дальше". Дядя Сэм говорит: "Руки в гору, дух бойцовский или жизнь!"

Голос Черного Джона Уэйна грохочет по всему блиндажу: "Белые американцы не могут осознать, почему эти вьетнамы отбиваются. Зеленому человеку давно уже на все наплевать, он заплыл жиром, он забыл, что значит драться. Свой дух бойцовский он променял на дом в несколько этажей, на ниггершу-прислужницу, на пожизненный запас полуфабрикатов в холодильнике – давным-давно уже. Достоинство! – вот чего хотят вьетнамы, кореш, и вот чего хотят мои земляки. Я черный с мозгами в голове, с черными мозгами, и я весьма опасный тип. Мы – люди! Мы хотим чувствовать себя достойными! Попробуют нас наколоть – подохнут. Никто и никогда не назовет меня ниггером, пока у меня будет гранатомет в руках".

– МОЛОДЕЦ! – произносит кто-то, и блиндаж сотрясается от выкриков: "МОЛОДЕЦ! МОЛОДЕЦ! МОЛОДЕЦ!", пока голоса не сипнут.

Я говорю: "Мне ПП нужны. Найди мне кого-нибудь поживее, кто не будет болтаться как неприкаянный, Джей-У. У меня на постах салаги одни. Цену назови. Шесть коробок пива, в следующий подвоз".

Снаряд бьет совсем рядом с блиндажом. У-у-мп! Блиндаж сотрясается.

Кто-то говорит: " Да что ж такое, они совсем охренели, эти косоглазые? Шуток не понимают?"

Черный Джон Уэйн смеется. "Мистер Чарльз и не подумает херить такого славного земелю, как я". Сновая смеется, довольный донельзя. "Джокер, ты реально упертый болван из болванов. Я тебе о том не говорил еще?".

Я говорю: "Джей-У, я же не дева Мария, а ты не Иисус во младенчестве. Мне надо выставить три ПП, рики-тик как только можно. Немедленно на хер срочно. Срочно, Джей-У, а то проснешься с какой-нибудь огромной дурой, прибитой к башке твоей гвоздями".

Не успевает Черный Джон Уэйн ответить, как у входа в блиндаж раздается неутомимый голос Бобра Кливера. Бобер Кливер болтает непрестанно, хобби такое у Бобра Кливера – всех на планете убалтывать.

Всем становится легче на душе. Уж если Бобер Кливер покинул свой персональный блиндаж, значит, получил сигнал отбоя с высоты 881-Юг, и обстрел кончился. На какое-то время.

– Черный Джон Уэйн тут? – раздается в темноте голос Бобра.

Черный Джон Уэйн отвечает: "Шел бы ты, сука".

– Сержант, у меня приказ от командира. Мне надо с Вами по возможности наедине поговорить.

– Никак нет.

– Сержант, майор полагал, что вы и ваше отделение сейчас за проволокой, в ночном дозоре.

Черный Джон Уэйн говорит: "Вас дезинформировали".

Отделение смеется.

– Не понял? – говорит Бобер. – Что вы сказали?

– Нечего понимать, – отвечает Черный Джон Уэйн – совсем нечего. Ты меня попутал с кем-то, кому не насрать на все.

Бобер говорит: "Ну, я сюда не за тем зашел. Нам, собственно, надо операцию обсудить. Майор решил, что еще один выход на "найти и зачистить" напоследок, в последний день эвакуации, станет хорошим вкладом в и без того образцовую боевую историю первого взвода. Если Ваши бойцы достаточно на счет запишут, может, и повышение получите".

Черный Джон Уэйн смеется. "Херня какая. Могила хочет счет убитых черных пополнить. Хочет мне контр-фрэггинг сделать. Эл-Би-Джей вон говорит, что мы на севере есть якорь обороны. Мы тут – доблестная кучка, в руках которой пропуск в Кхесань. То есть, раз уж мы здесь, чтоб драться, почему должны увиливать? Последнюю возможность стать черным Дэви Крокеттом дают. Ты прости уж, я лучше тут посижу, пока кто-нибудь своим примером меня не вдохновит".

Бобер говорит: "Сержант, майор отдал письменный приказ…"

– Достойно. У меня все каталоги "Сирз энд Роубак" вышли, жопу нечем вытирать. Врубаешься, дубина?

– Сержант, майор – ваш командир.

Черный Джон Уэйн говорит: "Да срать я хотел на эти микимаусовские приказы Могилы, Джек. Он ведь гребаная крыса-служака, которого другие гребаные крысы-служаки оставили здесь – надо ж было кого-то в задницу засунуть. А теперь он увольняет с позором всех черных, кто уезжает из Кхесани живыми. Дождется – погремлю я капсюлями по его уродской сраке".

– Вам следует уважать звание, сержант, не человека.

– Ох, и нудный ты, Бобер, – отвечает Черный Джон Уэйн.

Я окликаю: "Бобер?"

– Что? – отвечает Бобер. – Кто это?

– Да я это. Джокер.

– Извините, рядовой Джокер, но этот разговор – между мною и сержантом. Официальные взводные дела. Я, конечно, понимаю, что как бывший взводный сержант -

Я говорю: "Эдди Хаскелл* и Кусок* с тобой?"