— Ничего не понимаю, — пробормотал Мэнни.

— Я тоже, — буркнул Ник, яростно потирая затылок. — Она тебе хоть что-нибудь сказала? Что-нибудь определенное?

— Сказала, что рада вернуться домой.

Ник вздрогнул. Она считает Лас-Вегас своим домом, и это уже было хорошим знаком. Может быть, этим она хотела сказать, что не собирается больше никуда уезжать?

— Ладно. Разве можно угадать, что на уме у женщины? Особенно у такой, как она… Завтра и так все узнаем, когда она сама явится в офис. И уж поверь мне, Мэнни, день, когда я верну ей наконец эти чертовы часы, станет счастливейшим днем в моей жизни… и в жизни моего отца. Таким подавленным он был только в год смерти матери.

— Но чувствует-то он себя хорошо?

— Хорошо. Кьюби ухаживает за ним, словно за малым дитем. Иногда мне кажется, что отец жив только за счет его огромной энергии и благодаря неустанным заботам.

— Да, хорошо иметь такого преданного друга, как Кьюби, — сказал Мэнни.

— Вот именно, — пробормотал Ник, вспомнив, как его верный помощник помог Лаки скрыться.

Потом он вышел из кабинета, чтобы скрыть нахлынувшую на него бурю противоречивых эмоций. С одной стороны, он боялся потерять Лаки навсегда, но, узнав о предстоящей встрече, вместо радости испытал еще более мучительный страх — кто знает, что задумала его любимая?

— Ах, Ники, ты даже не подозреваешь, как много у тебя преданных друзей, — тихо вздохнул Мэнни. — У тебя есть даже собственная Госпожа Удача. А что нужно настоящему игроку?

К вечеру сильно похолодало. Погода соответствовала настроению Лаки. В душе у нее было так же холодно и тоскливо, как за окном.

Хотя она была убеждена в правильности того, что собиралась сделать, ее сердце разрывалось на части от того, что скоро она увидит Ника, но не сможет броситься в его объятия. Она должна была сохранять необходимую дистанцию, чтобы ее замысел удался.

— Вспомни о Джонни, — говорила она себе, нетерпеливо расхаживая из угла в угол своей спальни. — Ты не должна думать сейчас о себе. Вспомни Куини и Дэй. Подумай обо всем плохом, чего могло бы не быть в твоей жизни, если бы Джонни не потерял веру в себя…

Как ни пыталась она возродить в душе былой гнев, в памяти всплывали иные воспоминания. О том, как Джонни частенько спускал в карты все деньги, предназначенные на еду детям. О том, как социальные службы то и дело грозили отобрать у Джонни его девочек и передать на государственное воспитание. О том, как им все время приходилось переезжать с места на место, пока они не оказались у разбитого корыта. Крейдл-Крик стал в буквальном смысле концом жизненного пути Джонни Хьюстона.

Умом она понимала, что наличие или отсутствие не коего семейного талисмана не могло оказать значительного влияния на жизнь Джонни и его детей. Что ни говори, а Хьюстон был таким, каким он был — азартным неисправимым игроком. И от этого некуда было деться.

Но ее сердце живо помнило ее детские наивные обещания отцу. Сам Джонни почти всегда нарушал свои обещания, поэтому все три его дочери считали своим долгом всегда держать слово. Абсолютная честность была их отличительной чертой, и они готовы были скорее умереть, чем не сдержать обещание.

Приближалось назначенное время свидания с Ником, и Лаки со страхом ожидала его, мысленно моля Всевышнего о чуде.

Намереваясь максимально оголить свое тело. Лаки тщательно натерлась с головы до ног специальным лосьоном. Расчесав длинные пышные волосы, она уложила их крупными свободными завитками, которые покачивались при каждом ее шаге, отливая синеватым блеском. Вместе с платьем Флаффи дала ей и туфельки, которые были очень похожи на хрустальные башмачки Золушки.

Часы в гостиной пробили девять. Через час она снова увидит Ника.

Ей захотелось немедленно отправиться в путь, но она знала, что ей нельзя явиться в казино раньше назначенного часа. Момент появления в кабинете Ника должен был сыграть очень важную роль во всем последующем действии. У нее оставалось целых тридцать минут на то, чтобы одеться.

Перед ее мысленным взором предстало лицо Ника. Темные глаза, полные страсти, чувственный изгиб губ, способных доставить ей неземное наслаждение и улыбаться по-детски счастливой улыбкой…

Потом она вспомнила то, что хотела забыть: глубокое потрясение Ника, когда она решила уйти из его жизни.

— О, Ник, Ник… — прошептала она. — Как бы я хотела, чтобы ничего этого не случилось…

Однако пустота в ее сердце не давала ей забыть о реальности.

С трудом взяв себя в руки, она приказала себе одеваться и закончить наконец то, что уже начала.

Ее движения были медленными и ритуальными, словно она была тореадором, который готовился выйти на арену. Каждое движение сопровождалось лихорадочным биением сердца.

Через некоторое время внизу на улице раздался сигнал автомобильного гудка. Выглянув в окно. Лаки поняла, что за ней приехала вызванная ею машина. Ожидание неминуемого закончилось.

Надев роскошное меховое манто, она ощутила себя грешницей. Никогда прежде ей не доводилось испытывать такое странное, но очень приятное ощущение. Разве что тогда, когда Ник впервые овладел ее телом…

Выйдя из своей квартиры, она мысленно произнесла молитву и, закрыв дверь на замок, повернулась, чтобы спуститься с лестницы, но на мгновение остановилась, вглядываясь в холодную тьму внизу.

Ее сразу охватил холодный ночной воздух. Она инстинктивно закуталась плотнее в соболиную шубу, пытаясь справиться с ознобом. Но не холод был этому причиной. Ее била нервная дрожь.

Спустя несколько минут такси уже мчало ее навстречу судьбе. Выглянув из окна, Флаффи смотрела вслед удалявшейся машине и шептала:

— Удачи тебе, моя дорогая… Сегодня она тебе нужна как никогда…

В десять часов вечера накануне Рождества в казино должно было быть пусто, но на самом деле это оказалось не так. В конце концов, это был христианский праздник, а в Лас-Вегасе для получения удовольствий собирались люди самых разных убеждений и религий со всего мира.

Вокруг карточных столов и рулеток то и дело мелькали белые одежды арабов. Рядом со светловолосыми и голубоглазыми выходцами с европейского севера нетерпеливо переминались с ноги на ногу смуглокожие и темноглазые уроженцы юга и казавшиеся даже здесь невозмутимыми жители восточных стран с раскосыми глазами. Каждое казино в Лас-Вегасе было своего рода Вавилонской башней. В них собирались тысячи людей с одной и той же целью, которые далеко не всегда могли понять язык своего соседа. И лишь язык денег служил здесь средством общения.