Впрочем, к "большим масштабам" Китса все же влекло. Едва лишь выпустив в свет свою первую юношескую книгу, он уехал из Лондона, через несколько месяцев вернулся, но целый год отдал он главному, как тогда ему казалось, делу жизни: поэме "Эндимион". 8 октября 1817 года он пишет о новой поэме в письме Бенджамину Бейли: "Мне предстоит извлечь 4000 строк из одного незамысловатого эпизода и наполнить их до краев Поэзией". К середине марта следующего года поэма была закончена (именно в запланированных размерах!), месяцем позже - вышла отдельной книгой. Параллельно с окончательной шлифовкой "Эндимиона" Китс написал еще и поэму "Изабелла", словом - наставал его звездный час.
О достоинствах самого крупного произведения Китса трудно говорить, коль скоро нет возможности предложить его читателям в русском переводе (кроме нескольких фрагментов).
Античный миф о любви юноши Эндимиона и богини Луны Дианы, видимо, был известен Китсу в основном по его обработкам английских поэтов XVI-XVII веков - Дрейтона, Лили, Джонсона, но Китс действительно превратил "небольшой эпизод" в колоссальное полотно; в первой части поэмы главным "сюжетом" служит красота природы, во второй - чувственная любовь, в третьей сострадание, в четвертой они чудесным образом сливаются в единое целое. Можно спорить о том, насколько Китсу удалось воплощение замысла. Критики чаще всего стараются вообще уйти от разговора об "Эндимионе", наклеить на поэму ярлык "слабой и юношеской", объявить "неудачей", в крайнем случае осторожно заметить, что об этой поэме имеются разноречивые мнения. Не имея возможности вести разговор о поэме, по сей день не переведенной на русский язык, все же надо заметить, что имя "Эндимион" каким-то образом стало в английской литературе чем-то вроде прозвища самого Китса. Оскар Уайльд, боготворивший Китса, написал о нем несколько стихотворений, а сонет, написанный по поводу продажи с аукциона писем Китса к Фанни Брон, главной его любви, стал хрестоматийным:
Вот письма, что писал Эндимион,
Слова любви и нежные упреки,
Взволнованные, выцветшие строки,
Глумясь, распродает аукцион.
Кристалл живого сердца раздроблен
Для торга без малейшей подоплеки.
Стук молотка, холодный и жестокий,
Звучит над ним как погребальный звон.
Увы! Не так ли было и вначале:
Придя средь ночи в фарисейский град,
Хитон делили несколько солдат,
Дрались и жребий яростно метали,
Не зная ни Того, Кто был распят,
Ни чуда Божья, ни Его печали.
(Оригинал сонета Уайльда впервые был опубликован в 1886 году, перевод, процитированный выше, и принадлежащий автору этого предисловия, - в 1976 году.)
Итак, все-таки "Эндимион" - пусть не высшее достижение Китса в поэзии, но его собственное, оставленное векам поэтическое имя. Юпитер даровал мифологическому Эндимиону вечную юность. Джон Китс обрел ее сам по себе стихами и жизнью. Весной 1818 года на небосклон европейского романтизма взошла новая планета - Эндимион. Современники, впрочем, полагали, что у планеты есть имя и фамилия - Джон Китс. Кому как нравится, верно и то и другое.
Не планета скорей, конечно, а звезда, и звезда эта все-таки вписалась в великое созвездие европейского романтизма. Современный исследователь истоков "новой эры" Кристофер Бэмфорд пишет: "Казалось, романтизм возвестил наступление новой эпохи (...). Это время впору было назвать новым Ренессансом, и в каком-то смысле романтизм таковым и являлся, только на ином уровне, одновременно приближенный и к человеческому, и к небесному, в равной мере исполненный идеализма и реализма, не столь абстрактный, но более определенный. (...) Необходимо осознать, что имена, составляющие это блистательное созвездие, называемое романтизмом, - от Гердера, Лессинга, Гете, Шиллера, Новалиса, Гельдерлина, Фихте, братьев Шлегелей, Гегеля, Шеллинга - до Блейка, Кольриджа, Вордсворта, Шелли и Китса, от Эмерсона, Торо, Олькотта, Шатобриана, Гюго - до Пушкина и Мицкевича, - связаны между собою священным языком истинного "я". (...) Хотя романтизм традиционно определяется как течение, состоящее из горстки бесплотных мечтателей, романтики, безусловно, были более чем подлинными провидцами".
Как мы видим, упоминание имени Китса среди величайших писателей-романтиков ныне уже неизбежно.
В конце июня 1818 года Китс проводил в Ливерпуль младшего брата Джорджа, который вместе с женой решил эмигрировать в Америку. Третий брат, Томас, к этому времени был уже болен семейным недугом Китсов - чахоткой и 1 декабря того же года умер. Впрочем, еще раньше (июнь-август) Джон Китс отправился в пешее путешествие по Шотландии и Ирландии, но 18 августа спешно вернулся в Хемпстед, ибо серьезно простудился на острове Малл; надо полагать, эта простуда разбудила туберкулез в нем самом: таково было начало конца, жить Китсу оставалось всего ничего, творить - еще меньше (чуть больше года), однако на это время приходится все самое важное, что случилось в жизни поэта: он познакомился с Фанни Брон, своей великой любовью, начал работу над поэмой "Гиперион", написал "Канун Святой Агнессы", "Ламию", драму "Отгон Великий", - и это не считая лирики. Той самой лирики, которая из его творческого наследия - всего ценней для мировой культуры.
Не берусь осуждать В.В.Рогова, утверждавшего в советском англоязычном издании Китса (М., 1966), что "творчество Китса всегда является выражением душевного здоровья", - ниже Рогов пишет даже: "Пользуясь чуждой Китсу лексикой, мы вправе сказать, что по его мнению поэт - разведчик человечества на путях постижения мира", - и первое утверждение, и второе адресовались, думается, исключительно советской цензуре шестидесятых годов, которую если чем и можно было бы прошибить, так только прямой ссылкой на Ленина, который где-нибудь похвалил бы Китса; даже мнение Бернарда Шоу служило поводом к допущению в печать лишь трех или четырех октав из "Изабеллы", которые великий циник едва ли не издевательски отписал по ведомству "Капитала". Но факт печальный: лишь "Ода к осени", самая пасторальная из шести "великих од", до семидесятых годов охотно перепечатывалась советскими изданиями (благо имелись достойные переложения Маршака и Пастернака), остальные оды в печать все никак не шли. Георгий Иванов вспоминал в 1955 году в эмиграции, как Мандельштам однажды хотел напечатать "чьи-то" переводы од Китса. "Перевод оказался отчаянным", - пишет Г.Иванов. О многих переводах лирики Китса на русский язык и по сей день можно сказать почти то же, приходится выбирать лишь лучшее из наличного, а наличного - хотя диссертация Г. Г. Подольской "Джон Китс в России" (Астрахань, 1993) читается как детектив все еще не так уж много. Может быть, Россия отметит достойным образом хотя бы трехсотлетие со дня рождения Китса? Дай Бог...
