– Это Сереженька сам рисовал, – сообщила Светлана Александровна, – правда, очень красиво получилось?

– Правда, – сказала я.

Я прищурилась.

С пола и до самого потолка – на бумаге, которой были заклеены стены, Осокин оставил тысячи крохотных – в четверть спичечного коробка – изображений звезд. Я почувствовала, что у меня начала кружиться голова, и на мгновение опустила глаза в пол.

Потом снова посмотрела на стены.

Спору нет, самодельные обои довольно оригинальны, только звезды в изображении Осокина получились странные и немного – я не могла не почувствовать это – жутковатые. Похожие в одно и то же время и на осколки разбитого стекла, и на невиданных многоногих чудовищ.

У меня опять начала кружиться голова, и мне вновь пришлось отвести глаза от стен.

Вот уж никогда не думала, что обыкновенные рисунки смогут так… взволновать меня.

– Так он… – заговорила я, двинувшись к письменному столу. – Сережа только демобилизовался?

– Да, да, – закивала старушка, – совсем недавно. Еще не успел работу найти…

Новая мысль мелькнула у меня.

– А что, – поинтересовалась я, – из армии его ждал кто-нибудь? Девушка?

Светлана Александровна долго молчала, прежде чем опять заговорить.

– Не хочу я… – с трудом выговорила она, – не буду про нее… Не любит она его. Он ее любит, а она его… Крутит только…

– Не дождалась? – кажется, невпопад спросила я.

Светлана Александровна отвернулась от меня и посмотрела на дверь, ведущую из комнаты.

– Чай, – вспомнила она, – пойдемте, я чаем вас напою…

Вот черт, не удалось мне выяснить, где живет девушка Осокина. То есть, получается, бывшая.

– Сюда, сюда! – снова щебетала Светлана Александровна, – на кухню вот! Чайку… А сейчас и сам Сереженька придет. За хлебом он пошел…

А книги, лежащие на письменном столе в комнате Осокина оказались школьными учебниками – «История Отечества», «Основы тригонометрии» и «Русский язык».

У Светланы Александровны я просидела еще около часа. Все это время она, не давая мне вставить ни слова, рассказывала о том, каким прелестным ребенком был ее Сереженька в раннем детстве.

Все мои попытки направить разговор в другую сторону ни к чему не привели – Светлана Александровна ни за что не желала выбираться из вороха милых воспоминаний почти тридцатилетней давности. Так что никаких новых сведений о Сергее Осокине мне узнать не удалось, кроме того, что родился он, оказывается, трех килограммов пятидесяти пяти граммов весу и до трех лет очень любил сладкое, а потом почему-то разлюбил.

Наконец, произнеся несколько довольно-таки расплывчатых фраз насчет выдуманной два часа назад цели моего прихода, я принялась прощаться.

Светлана Александровна никак не хотела меня отпускать, все повторяла, что Сереженька придет буквально через полчаса или, может, быть, даже, минут через двадцать; потчевала слабозаваренным чаем и несокрушимыми пряниками, хранящимися в ее буфете, должно быть, с того самого времени, когда трехлетний Сережа разлюбил сладости.

Старушка проводила меня до дверей и пригласила заходить еще.

Я сказала, что зайду обязательно – такая служба.

Когда дверь в квартиру Осокиных закрылась, я застыла в неподвижности в общем коридоре.

Никакого сообщения Грому я передавать уже не собиралась. Странно все было. Мне вдруг вспомнились жуткие обои в комнате Сергея. Будто тысячи насекомых выползли из щелей, да так и застыли на покрытых белой бумагой стенах. Звезды, похожие на пауков…

Дверь с лестничной площадки в общий коридор распахнулась и на пороге показался низкорослый молодой человек в драных спортивных трико. Старая длинная кожаная куртка была накинута прямо на грязную хлопчатобумажную майку. Увидев меня, он остановился, и цинковое мусорное ведро в его руках качнулось.

– Вы к кому? – неприязненно щурясь на меня, проговорил он.

– Я ухожу, – улыбнулась я, шагнув вперед.

Однако молодой человек не посторонился. Он выставил перед собой ведро, явно желая преградить мне путь.

– Ходят тут, – проворчал он, – а потом вещи пропадают…

На это я не нашлась что ответить.

– Вы к кому приходили-то? – спросил молодой человек.

– К Осокиной, – ответила я, – из Комитета социальной защиты. Может быть, вы меня пропустите, мне еще по двум адресам сегодня зайти нужно…

– По адресам… – прогудел молодой человек и вдруг, пошарив по стене рукой, щелкнул выключателем.

И примерно минуту внимательно изучал меня при свете ярко вспыхнувшей электрической лампочки. Заложив руки в карманы, я терпеливо стояла под его взглядом до тех пор, пока он не задал следующий вопрос:

– Что вам у Осокиной надо-то было?

«И профессиональному терпению сотрудника Комитета социальной защиты может прийти конец, – подумала я, – какие, однако, странные соседи у Осокиной».

– А вам какое дело? – строго спросила я. – Вы, извините, кто такой?

– Сосед я Осокиной, – представился молодой человек, – Санек… то есть Александр Михайлович. А ваше удостоверение можно посмотреть?

– Нельзя, – твердо сказала я, – удостоверение, будет вам известно, предъявляется людям, интересующимся личностью предъявляющего исключительно из служебных интересов – милиционерам, охранникам… Понятно?

Произнеся эту галиматью, я начальственно нахмурилась.

– П-понятно… – пробормотал молодой человек, которому, судя по выражению его лица, ничего понятно не было. – А это… мы в ваш Комитет, кстати, уже заявление подавали. Насчет Осокиной.

Конец ознакомительного фрагмента. Полный текст доступен на www.litres.ru