А потом этот случай ещё не раз, как мог, изгалялся над Генкой. А, да что говорить! Нет в жизни счастья! За сорок уже, и должность вон солидная, а его кто за глаза, а кто и прямо всё Генкой кличут. Говорят — внешность несолидная. Нет, не во внешности тут дело. А этот, на кассете, Сосновский этот, солидный? Огородное пугало и то предпочтительней. А все за счастье считают поближе с ним познакомиться. Лучше бы Генка этой кассеты в глаза не видел. Пропади она пропадом! И зачем только Бублик ему её показал? Не видел бы он её — спал бы сейчас спокойно. А так… О-хо-хо! Здесь занервничаешь!

С Бубликом, или Степаненко, Генка познакомился в лагере, когда первый раз попал за грабеж. Грабеж — это только так говориться. Здесь опять сыграл с ним злую шутку случай. Зашел как-то он в магазин «Подарки» и увидел в отделе бижутерии под стеклянным прилавком серебряную цепочку. А как раз напротив цепочки краешек стекла был сколот. И до того эта цепочка Генке понравилась, до того велико было искушение, что вышел он из магазина, нашел проволочку, загнул на конце махоньким крючком и, вернувшись в магазин, попытался незаметно от продавца извлечь с ветрины ту самую цепочку. И все бы получилось, не зацепи она массивный посвечник. Тот видно до того неустойчиво стоял, что от одного лишь прикосновения цепочки упал. Продавщица в крик и цап его за руку. Генка хотел было вырвать руку, а продавщица будто клещами держит. Сбежалась толпа, вызвали милицию, и сгорел Зяблицкий без огня и дыма. Потом он узнал, что цепочка та была вовсе не серебряной и цена ей в базарный день рубль с мелочью. Укради её Генка, то отделался бы легким испугом, а так грабеж — серьезное преступление. И получил Генка за этот грабеж два года лишения свободы. Случай, что б его!

В лагере-то он и познакомился со Степаненко, в то время уже авторитетным вором, — бегал у него в шестерках. С легкой руки Бублика он и стал Тушканчиком. Как-то сидели вечером в бараке пили чай. Бублик погладил Зяблицкого по голове и ласково сказал: «Смешной ты, Гена! На тушканчика похож». Так он стал Тушканчиком. Прозвище такое же несолидное, как и все в нем.

Благодаря стараниям Бублика, из лагеря Генка вышел уже законченным преступником с воровской психологией. И пошлопоехало. Стал промышлять исключительно кражами, которые чаще всего, то ли из за природной Генкиной трусости, то ли по воле того же случая, оборачивались грабежами, а то и разбоями. То рука в самый неподходящий момент дрогнет, то хозяин квартиры окажется дома. Нет, мокрых дел за ним не было. Но иногда приходилось и нож приставлять к горлу, и «пушку» — к животу. Было дело. Но все как-то удачно сходило ему с рук. Появились деньги. Женился. Все как у людей.

А потом менты, как говориться, сели на пятки. Объявили ему всероссийский розыск. Замели его в доме матери. Сколько ей тогда было? Пятьдесят шесть? А жизнь до того её скрючила, что можно было дать все восемьдесят. Точно. Арестовывал его как раз опер Беркутов. Генка вообще был неравнодушен к таким вот мужикам, как Беркутов, веселым, неунывающим, уверенным в себе. Зяблицкий тогда буквально влюбился в этого опера. Правда. Все пытался тому доказать, что он, Генка, тоже личность. Зачем? А шут его знает — зачем. Может кураж на него какой нашел, или ещё чего. Верно, поэтому он и взял на себя все, что за ним числилось и даже один чужой грабеж. Смех да и только.

Освободился Зяблицкий два года назад, нашел Бублика. А тот уже, мало того, что возглавлял Заельцовскую братву, но ещё и стал уважаемым человеком, коммерсантом и все такое. Степаненко помог ему с деньжатами на первых порах, а потом назначил директором своего ночного клуба.

И все было бы замечательно, не попади в руки Бублику эта самая кассета. Как посмотрел он запись, так моментально озверел. Он ведь был весь из себя патриот. Такой патриот, что клейма ставить негде. А там два олигарха строят планы, как Россию побольше ограбить да унизить, растащить на отдельные округа и все такое. Но главное — в стране все развивается именно так, как наметили те двое. Степанеко едва не тронулся, все это увидев. Однажды, пришел в клуб в крепком подпитии и в сильном раздражении. Материл всех и вся. А затем взял Генку под руку, потащил в кабинет, сунул кассету в видеомагнитофон, включил и сказал:

— Вот смотри , что нашей Матушке-России и всем нам уготовано! Смотри!

От увиденного Генку даже пот прошиб, поджилки затряслись. Нет, не за страну он испугался и не за соотечественников. Честно признаться, все это — Родина-Мать, любовь к родимым пепелищам и отеческим гробам, его мало волновали. Лишь бы ему было хорошо, а остальное — трын-трава. Испугался он от увиденного за себя, ибо понимал, что опять же случайно стал носителем такой информации, от которой не только волос можно лишиться, но и кое-чего посущественней. Понял, что случай опять сыграл с ним злую шутку и теперь дело обстояло куда как серьезнее всего прочего, что было у него до этого.

А когда узнал, что Бублика перед убийством пытали, то решил, что тот его сдал, и стал готовиться к смерти. Но вроде как пронесло. А потом в клубе появился Беркутов с приятелем. Поначалу Генка подумал, что тот случайно забрел на огонек, так как восемь лет назад опер был большим любителем женского пола и всего остального. Генка очень обрадовался встрече и решил пустить пыль в глаза, — знай, мол, наших! Но когда тот стал вопросы задавать, понял, что менты совсем не случайно здесь оказались. Ну и принялся врать напропалую. А что поделаешь? После увиденного, Генка уже никому не верил. И хоть Беркутов был неплохим мужиком, порядочным, но и ему веры не было. Он человек подневольный, прикажут — сделает. Беркуктов конечно же понял, что Зяблицкий врет. У Генки ещё с детства была дурацкая привычка — когда врал, то начинал косить левым глазом. Черт знает что такое! Когда Беркутов уходил, то сунул ему визитку и сказал насмешливо:

— Если, Гена, захочешь что сообщить или исповедаться, звони. Я отпускаю грехи вне всякой очереди.

Шутник он, этот Беркутов.

Зяблицкий обычно приходил в ночной клуб в пять часов, когда тот работал в режиме обычного ресторана, и уходил в час ночи.

Сегодня все было как обычно. Но в десять часов вечера к нему в кабинет зашел метрдотель Баглай Фридрих Маркович и, переминаясь с ноги на ногу, нерешительно проговорил:

— Не знаю, может быть мне показалось, но все же я счел нужным вас предупредить.

Внутри у Геннадия будто что оборвалось, появилось нехорошее предчувствие.

— Что?! Что случилось?

— Там два довольно странных типа… — начал было метрдотель, но Зяблицкий от излишнего возбуждения его перебил:

— Почему? Почему странные?

— Заказали приличный ужин, а пьют только «Карачинскую». Сидят, молчат. По всему, кого-то ждут.

— Ну и что тут странного? Я лично ничего тут странного не вижу. Обыкновенно. Может быть они бывшие алкоголики или диабетики? — проговорил Геннадий, поймав себя на мысли, что, скорее, пытается уговорить себя в обычности поведения посетителем, чем метрдотеля.

— А один из них уже успел побывать в служебном коридоре?

От этого сообщения Заблицкий почувствовал, как у него сначала похолодел, а потом помертвел кончик носа. Когда-то он его сильно отмораживал, и сейчас, когда сильно волновался, переставал его чувствовать.

— То-есть как так? Зачем? — спросил в замешательстве.

— Понятия не имею, — пожал плечами метрдотель. — Эти двое парней меня давно заинтересовали. — А когда один из них встал и вышел, я пошел следом. Вижу, он в коридоре таблички на дверях читает. Я спрашиваю: «Что вам нужно?» А он: «Где тут у вас туалет?» Ну, я его и проводил до туалета.

— А зачем он тут, наверху, туалет? — спросил Геннадий, все ещё отказываясь верить, что совсем недавно рядом по коридору гуляля его смерть.

— Вот и мне не совсем понятно, Потому и пришел доложить.

— Пойдем, ты мне их покажешь.

Они спустились вниз. Приоткрыв дверь в зал. метрдотель сказал:

— Вон видите в центре зала двух здоровых парней?