— Со свойственным мне великодушием готов ею поделиться.

— Принимается, — кивнул я. — Только давай договоримся на берегу: тебе — награды, мне — премии.

— Метр, не держите меня за глупого медведя. Я был о вас лучшего мнения. Но, как говорил великий Гёте, — «хотеть недостаточно, надо действовать». Финис коронат опус (конец венчает дело).

— Это мы понимам, чего уж там, — согласился я. — И в кого ты, Андрюша, такой умный?

— Книг надо больше читать, Дима, умных и разных, а не зацикливаться лишь на криминальном чтиве.

— Спасибо за совет. Но ведь ты сам имеешь самое непосредственное отношение к этому чтиву?

— То были ошибки молодости.

— Кто сообщил об убийстве?

— В городскую дежурную часть позвонил какой-то мужчина, отказавшись представиться. Я думаю, что это был один из убийц.

— Самоуверенные ребята. Даже не побоялись оставить нам свой голос.

— Дежурный полагает, что голос был изменен.

— Понятно. Кроме этих троих бывших наших сограждан, в доме ещё кто-нибудь есть?

— Есть ещё одна бывшая. Девица лет двадцати. В спальне на втором этаже. Изнасилована и задушена.

— Ни фига, блин, заявочки! Дела! Веселенькое утро сегодня выдалось. Определенно. Пойду, посмотрю.

— Сходи. Но учти — мы её ещё не осматривали.

— Учту.

Я поднялся на второй этаж. Спальню нашел по открытой двери. Здесь все ещё горел торшер. На широченной белой деревянной кровати поверх атласного опять же белого порывала лежал труп довольно симпатичной девушки. Ее платье было разорвано в клочья, обнажая спортивное тело. В том, что здесь произошло не приходилось сомневаться. Кто она такая? То, что не жена, это точно. Бублик был холост. Может быть, сожительница? Внимательно огляделся. Нет, не похоже. Здесь ничто не указывает на постоянное присутствие женщины. Я подошел и стал тщательно осматривать её платье, но не смог обнаружить ни одного кармана. Следовательно, у неё должна быть дамская сумочка. Обязательно должна быть. Да, но где же она? Сумочку я нашел под кроватью. Раскрыл и осторожно высыпал её содержимое на прикроватную тумбочку. Я всегда поражался — как такие маленькие сумочки могут вмещать в себя такую прорву всевозможных предметов? Поразительная способность! Бог мой, чего только здесь не было: три тюбика губной помады, лак, пробные французские духи, набор косметических инструментов, клипсы, жевательные резинки «Дирол», презервативы, ключи от квартиры, приличная пачка сторублевок, фотография какого-то качка с лицом законченнного злодея. Отсутствовало лишь то, что меня в первую очередь интересовало — документ удостоверяющий её личность или на худой конец записная книжка с телофонами знакомых. Вот, блин, нет в жизни счастья! Определенно.

Как же на неё выйти? Думай, кретин, думай. Ведь не украшения ради носишь ты на плечах эту самую штуковину, которой гордишься, а пользы дела для. Или твои умственные способности ограничиваются лишь дохлыми приколами над порядочными людьми? Похоже на то. Очень похоже. И все же надо попытаться. Иной альтернативы у меня нет. Итак, судя по длинным загнутым ногтям потерпевшей, выкрашенным в жуткий темно-зеленый цвет, она не занималась переносом тяжестей и не стояла у станка на заводе, не была она и медсестрой, машинистом землеройной машины, бульдозеристом, продавщицей мясного отдела, архивариусом, бухгалтером, научным сотрудником (ученые обычно не носят презервативов в дамских сумочках. Впрочем, здесь я могу ошибаться), водителем троллейбуса, сантехником. Вряд ли она вообще занималась каким-либо продуктивным трудом. Скорее всего, её профессия непосредственным образом была связана с её красивым телом. Необходимо дать задание художнику нарисовать её прижизненный портрет, размножить его и разослать во все райотделы. При её профессии она не могла, не имела права не стать объектом внимания оперативных работников. Пожалуй, это самый продуктивный метод.

Я спустился вниз, где Говоров заканчивал описывать труп Бублика.

— Судя по вашему оптимистичному виду, метр, проговорил Андрей, елейно улыбаясь, — цезар цитра рубиконэм (Цезарь по ту сторону Рубикона). Поздравляю! И кто же те злодеи, совершившие все это?

— Спешите, юноша, спешите. Запомните, в нашем деле спешка также вредна, как рюмка водки для хронического алкоголика, — может привести к весьма печальным последствиям.

— Спасибо за совет, метр! Как вам при вашей, мягко говоря, не совсем праведной жизни удалось эквам сэрварэ мэнтэм (сохранить ясный ум)? Ваши замечательные слова наверняка будут высечены на скрижалях истории.

— И перестань пудрить мне мозги своей латынью. Это в конце концов неприлично — пренебрегать родным языком.

— Я обязательно учту ваше замечание, метр. Разрешите продолжить? — Говоров кивнул на протокол.

— Продолжайте.

После окончания осмотра наше высокое начальство собрало всех нас в ажурной беседке, выкрашенной опять исключительно в белый цвет. Генерал от прокуратуры Иванов окинул нас насмешливым взглядом, спросил:

— Ну что, питомцы гнезда Владимира, какие есть соображения по поводу сей печальной истории?

Вопрос завис в полном молчании. Тишину нарушало лишь веселое щебетание какой-то пичушки, призывающей нас разделить с ней радость земного бытия. Нет, у каждого из нас конечно же было что сказать, но никто не отваживался начать, опасаясь попасть на острый язычок Сергея Ивановича.

— Они у тебя всегда такие скромные? — обратился Иванов к Рокотову.

— Нет. Только в нестандартных ситуациях, — ответил тот.

— С вами все ясно. — Сергей Иванович повернулся к Говорову. — А представителю прокуратуры есть что сказать?

— Ему есть что сказать, — ответил тот. — Но он бы хотел сначала послушать других.

— Вероятнее всего, это очередная разборка, — отважился наконец Вадим Сидельников. — Неподелили что-то паханы, ну и… В общем, ясно.

— Кому ясно, товарищ майор? — нарочито ласково спросил Иванов.

— Мне, разумеется.

— Тогда так и говори — мне тут больше делать нечего, беру шинель, иду домой. Что ж, не скажу, что версия отличается особой оригинальностью, но отрабатывать её нужно. Вот ты, Вадим Андреевич, ею и займешься. Ты как, Володя, не возражаешь?

— Не возражаю, — ответил Рокотов.

— Инициатива всегда наказуема, — проворчал Вадим.

— А что скажет наш аналитический ум? — обратился ко мне Иванов, хитро щурясь, будто мартовский кот на солнце.

— Он пока пребывает в состоянии анабиоза, — скромно ответил я.

— В таком случае, спросите у своего Мутанта, — сказал мой шеф. — Может быть он проснулся.

Все рассмеялись. Я отметил, что в присутствии Иванова Рокотов всегда пытался шутить, и иногда вполне даже удачно. Сказывалось благотворное влияние друга.

— Я бы, товарищ полковник, непременно воспользовался вашим советом, но, увы, мы нынче в ссоре, дали друг другу обет молчания до завтра. Вы сами его спросите. Он вас уважает и где-то по большому счету даже любит. Он вам обязательно ответит.

— Мне кажется, что это не простая разборка, — подал голос мой друг. Положение начальника отдела обязывало его не молчать. — Перед смертью Бублика, простите, Степанеко пытали. Следовательно, он являлся носителем какой-то очень опасной информации.

— Это-то и козе понятно, — не упустил я случая подколоть друга. Он бросил на меня выразительный взгляд, долженствующий, по его мнению, если не испепелить меня, то лишить права голоса.

— Тут это… — смущенно проговорил «малыш» Шилов. — Тут соседка Виноградова… — Решив, что может сказать не то и не так в столь высоком собрании, Шилов окончательно сконфузился и замолк, казалось, навсегда.

— Смелее, Рома, — ободрил друга Говоров. — Что же такого интересного сказала эта Виноградова?

— Она это… Она в половине двенадцатого прогуливала своего добермана и и видела, как приехал Степаненко… Вот.

— И что же она ещё видела, Рома?

— Он приехал не один. Кроме его «мерседеса» были ещё две иномарки.

— А что же ты до сих пор молчал?! — возмутился Говоров.