По-разному можно начать эту повесть.

Можно начать ее с Музея народов СССР, где в третьем от входа зале (налево) висят на стендах разнообразные предметы: зазубренный наконечник стрелы из рыбьей кости, обломок лыжи, нагрудный амулет в виде маленького солнца, два круглых кожаных щита, просторная кожаная рубаха с нашитым на подоле орнаментом и обрубок дерева с тем же орнаментом — три красных кружка, три черные линии и снова три кружка.

Посреди зала стоит в ряд несколько витрин. Под стеклом хранятся четырехугольные куски бересты. Они исписаны чрезвычайно мелким, убористым почерком, вдобавок с частыми сокращениями слов. Писавший, надо думать, был вынужден экономить бересту, которая заменяла ему бумагу.

Каждый такой кусок аккуратно занумерован и снабжен подробными пояснениями, напечатанными на пишущей машинке.

Если любознательные посетители пожелают дополнительных разъяснений, то могут обратиться к научному сотруднику музея, невысокому старику в очках, который обычно работает тут же за маленьким письменным столом в углу. Он немедля, с большой предупредительностью отодвинет в сторону свою рукопись и, прихрамывая, поведет посетителей вдоль стендов и витрин.

Прежде всего сотрудник музея, конечно, покажет чучело дикого гуся, которое помещается у самой двери и потому редко обращает на себя внимание. Между тем именно благодаря этому неказистому серому гусю музей пополнился перечисленными выше экспонатами…

Повесть, впрочем, можно начать по-иному.

Можно короткими резкими штрихами набросать пейзаж. Берег сумрачного холодного моря. Вечер. Издали, от черты горизонта, набегают пенящиеся волны. Солнце висит очень низко — на него можно смотреть не щурясь.

Вдоль берега гуськом идут люди в оленьих шкурах. Некоторые присаживаются у самой воды, зачерпывают ее горстями, пробуют на вкус. Очень удивляет, что она так солона.

Вдруг сидящие на корточках выпрямляются. Что это? Тюлень? Голова тюленя?

Какой-то круглый предмет подплывает, покачиваясь на волнах.

Несколько человек стремглав кидаются в воду, спешат навстречу, подхватывают предмет. Это шар из стекла. Отразив лучи заходящего солнца, он неожиданно вспыхивает в вытянутых руках, как зажженный светильник…

Но можно начать и с другой удивительной находки.

Те же угрюмые, безостановочно набегающие от горизонта волны. — Берег такой же безотрадный, но еще более пологий, и солнце стоит гораздо выше над волнами. (Сейчас лето, а не осень.)

Плывут по морю стеклянные шары-поплавки. Это так называемые гидрографические буи, которые странствуют по всем закоулкам Арктики, разведывая морские течения.

На берегу у бревенчатых построек полярной станции толпятся зимовщики. Только что закончен спуск буев. Вслед им внимательно смотрят в бинокли.

И вдруг волнение охватывает зимовщиков. Возле плывущих стеклянных буев замечен какой-то новый буй — чужак! Стайка шаров сбилась вместе, а посредине торчит кусок дерева, обтесанный очень грубо, видимо наспех.

Тотчас же спускают шлюпку.

Обрубок извлечен из воды, доставлен на берег. Смотрите-ка! Он мечен непонятными разноцветными значками! В нем что-то спрятано. Ну так и есть! Вот паз! Вот следы смолы!

Чуть дыша, вдвигают лезвие ножа в узенькую щель. Крышка приподнимается… Все видят лежащие внутри мелко исписанные четырехугольники бересты.

Да, можно по-разному начать рассказывать эту историю, в которой играют большую роль и шар из стекла, и пестро окрашенный обрубок дерева, и дикий гусь, прилетевший с Севера!

Мне самому представляется она чем-то вроде клубка — стоит лишь осторожно потянуть за одну из нитей, чтобы клубок начал постепенно, не очень быстро разматываться…

Однако в любом научном открытии, признаюсь, меня больше всего привлекает открыватель, иначе говоря, не проблема, а человек, занимающийся проблемой, живущий ею, готовый для решения ее в огонь и воду.

Поэтому, пожалуй, надо начинать с Савчука: на время отодвинуть стеклянные поплавки и зазубренные наконечники из рыбьей кости (еще придет их черед!) и описать нашу встречу на вокзале…

Люблю вокзалы! Быть может, люблю их потому, что сам я по профессии человек дорожный, разъездной. В каюте, в вагоне, в кабине самолета чувствую себя куда веселее, чем дома, за столом, перед громоздким и сумрачным письменным прибором.

Мне нравится на вокзалах царящее там настроение общей приподнятости, взбудораженности. По-моему, даже на короткий срок ощутив себя путешественниками, люди делаются добрее, непосредственнее, приветливее. Мне нравится волнующий, острый запах угольной пыли и гудки маневровых паровозов, перекликающихся вдали, настойчиво зовущих за собой.

Два магических слова: «Снова в-путь!» — преображают для меня все вокруг.

Становятся симпатичными не только солидные пассажиры дальнего следования, неторопливо вышагивающие со своими чемоданами, но даже суетливые дачники, которые озабоченной трусцой, помахивая авоськами, пробегают по перрону. Это, бесспорно, самые взволнованные люди на вокзале. Ехать им обычно не дальше Клязьмы или Тарасовки, а вид у них такой, словно спешат наперегонки открывать оставшиеся на их долю неоткрытые земли в Арктике…

Итак, вокзал, один из многочисленных московских вокзалов, имеющий два наименования — Ярославский, или Северный!..

Никто не встретил меня на вокзале.

Впрочем, и некому, собственно говоря, было встречать. Лиза находилась в командировке — странствовала с группой геологов где-то в Сибири, в районе Нижней Тунгуски. Отсутствовал в Москве также Андрей — зимовал на мысе Челюскин.

Досадно, конечно! Ведь я в Москве, можно сказать, проездом, задержусь от силы на два-три дня, пока оформят путевку, а потом на юг, в Сочи, в Сочи!..

— Счастливо добраться до Сочи! — раздалось за моей спиной. — Отдохнуть… Загореть!..

Я обернулся, чтобы поблагодарить на добром слове своих попутчиков, но толпа двинулась к выходу и разделила нас. Веселый моряк, ехавший со мною от самого Хабаровска, помахал издали рукой, забавно надул щеки и сделал кругообразный жест перед лицом. Я понял: он желал мне поправиться в Сочи.

Сплошным потоком двигались по перрону зимовщики, моряки, пограничники, золотоискатели, лесорубы и геологоразведчики. (Представители этих романтических профессий прибывают в Москву, как известно, через северные ее ворота — Ярославский вокзал.

У себя, на Земле Ветлугина, я отвык от тесноты. Так получилось, что, протискиваясь к выходу со своими чемоданами, я нечаянно толкнул одним из них высокого и толстого человека средних лет, который стоял, как столб, среди колышущейся толпы и что-то с глубокомысленным видом записывал в блокнот.

— Извините, пожалуйста!

— Ах, это вы! — довольно спокойно сказал он, поднимая голову. — А я встречаю вас.

— Как? Меня?

— Да. Я Савчук.

Савчук?.. Ну конечно! Раза два или три, помнится, я видел его у Лизы.

— Ни за что не узнал бы вас, — признался я, пожимая ему руку. — Вы стали таким массивным. Отрастили брюшко…

— Сидячая жизнь, — пробормотал Савчук, стыдливо запахивая пальто, из-под которого достаточно явственно выпирал живот. — Целыми днями в музее, за письменным столом…

— Но у вас оригинальная манера встречать, — пошутил я. — Не задень я вас чемоданом…

Савчук отвел глаза в сторону.

— Пришла, понимаете, в голову одна мысль, вытащил блокнот, чтобы записать, и…

Он выхватил у меня из рук чемодан.

— Нет, нет, я понесу. Как можно! Вы — гость.

— Спасибо! Но откуда узнали, что именно сегодня?..

— Лиза, уезжая, просила встретить вас. Лиза в командировке.

— Я знаю. Получил радиограмму перед отъездом. Она полетела на реку со смешным названием — Вава.