– Если для тебя это что-то значит, могу сказать, ни к одной женщине еще у меня не было такого чувства… То, что произошло у нас, не может сравниться ни с чем, что я когда-либо испытывал.

– Для меня это кое-что значит, – прошептала она, тронутая до глубины души. В глазах ее стояли горячие слезы, когда она подняла голову для поцелуя. – Это очень много для меня значит.

Его рука зарылась в золотые волосы на затылке.

– Я хочу тебя, – пробормотал он в самые ее губы. – Ты нужна мне, Анжелика.

Страсть, так полно удовлетворенная, снова проснулась от этих хриплых слов. Она нужна Рису. Сейчас по крайней мере.

– Да, Рис. Люби меня снова.

Рис с любопытством бродил по дому Анджи, рассматривая фарфоровые фигурки, салфеточки, афганских борзых, череду фотографий и сувениров.

– Похоже на дом тетушки Айрис, – сказал он наконец. – У нее всюду такие вещички, напоминающие о разных приемных детях, которых она брала многие годы.

Анджи тихонько наблюдала за ним, задумавшись над тем, что Рису страшно не хватает уз – любых уз. Ее собственное детство не было идеальным, но у нее по крайней мере была семья, были люди, и они с любовью заботились о ней. У Риса не было никого, кроме приемной матери, к которой он попал случайно – и слишком поздно, чтобы получить уверенность в мире, которой ему так не хватало. Она может полюбить его, вдруг поняла Анджи. Полюбить именно так, как ему нужно. Но пока не может себе этого позволить. Пока не скажет ему всей правды.

Он стоял перед пианино, улыбаясь коллекции фотографий Анджи в разных возрастах.

– Единственная внучка, – рискнул предположить он, держа фото двенадцать на восемнадцать, на котором улыбалась девчушка с огромными фиалковыми глазами, светлыми локонами и двумя недостающими зубами.

– Разумеется. – Она забрала фотографию, поставила на место и подумала, есть ли у него хоть одна детская фотография? Побеспокоился ли хоть кто-нибудь снять его? – Ты помнишь мать, Рис?

Улыбка сошла с его лица.

– Нет… не помню, – неуверенно ответил он. – Иногда бывают проблески, но я не знаю, можно ли им верить.

Она взяла его за руку.

– Расскажи.

Он дернул плечом, отчего железные мускулы шевельнулись под пальцами Анджи.

– Мне кажется, что я помню ее смех. Может быть, как она пела. И помню… – он замолчал, устремив взгляд в далекое прошлое.

– Что?

– Помню, как просыпался ночью, – ответил он очень спокойно. – Блуждал по темным комнатам, звал мать. Ее кровать оказывалась пустой. Я забирался в нее и сворачивался клубком под одеялом, зная, что я один.

Анджи побледнела.

– Она оставляла тебя одного ночью? Он заговорил резче:

– Наверное. Но я же сказал, что не знаю, насколько можно доверять этим проблескам воспоминаний тридцатисемилетней давности. И поскольку найти мою мать не удалось, то никак нельзя проверить их.

– Ты помнишь, как она оставила тебя в больнице?

Он покачал головой.

– Нет. Думаю, я бессознательно изгнал из памяти это воспоминание. Говорили, что несколько лет меня преследовали ночные кошмары, но их я тоже не помню. Думаю, они несколько… раздражали людей, которые меня растили.

– О, Рис. – Она уткнулась ему в плечо, не в силах сдержать слезы.

Он поднял ее голову. Грубоватый сильный палец прошел по соленой влажной дорожке на щеке.

– Не плачь обо мне, Анжелика. Это было давным-давно.

– Я плачу не о тебе, – прошептала она, касаясь рукой его щеки. – Не о сильном, преуспевающем, уважаемом человеке, каким ты стал. Но я не могу не плакать об испуганном одиноком маленьком мальчике.

Мальчик вырос, но мужчина все еще жаждет любви, знает он об этом или нет. Ему нужно так много, а она так мало может дать ему. Испорченную семейную репутацию, поверхностное, отданное удовольствиям прошлое, в котором она была так избалована и эгоистична, что не замечала происходившего у нее под носом. Да, сейчас она сама строит свою жизнь, заново определяя ценности, но поверит ли Рис в такую перемену, если узнает правду? Не подумает ли, что она выбрала его только потому, что его деньги помогут ей вернуть утраченное положение в высших кругах общества? Сможет ли человек, окруженный таким уважением, восхищением и преуспеянием, смириться с позором иметь сидящего в тюрьме тестя?

От этой мысли у Анджи расширились глаза, и она снова зарылась в его плечо, скрывая выражение лица. Замужество? Как она может думать о замужестве? Думает ли?.. Да, думает. Она влюбилась в Риса Вейкфилда. И в завершение всех прочих сомнений по этому поводу она задавалась вопросом, может ли мужчина, никогда не знавший любви, научиться разделять ее.

Тесно прижав к себе ее милое маленькое тело, Рис положил голову на ее золотистую головку. Она тоже прижималась к нему, но Рису почему-то казалось, что эмоционально она отстранилась. Неужели его прошлое столь для нее неприятно, что она уже не может быть с ним, как прежде, близкой? Может быть, для нее немыслимо слишком глубокое чувство к человеку, чье детство так сильно отличалось от ее собственного, богатого и привилегированного? О чем она думает?

Она разобьет ему сердце. Ему всегда казалась непонятной эта мелодраматичная фраза. Теперь он понял. Но лучше бы не понимал.

Он почти физически ощущал, как она приводит в порядок свои чувства. И вот она отстранилась с замкнутым лицом, ослепительной и ничего не значащей улыбкой.

– Хочешь поесть? – спросила она, машинально приглаживая волосы. – Я только переоденусь и…

Что-то щелкнуло у него в голове, включив яростную вспышку. Он грубо схватил ее.

– Не делай этого, черт возьми! Только не со мной. Ее глаза удивленно расширились, и она уперлась ему в грудь.

– Не делать что? – спросила она в замешательстве.

– Не одаривай меня вежливыми улыбками и не говори как с посторонним. Если хочешь сказать что-то, скажи. – Скажи, что все кончилось, приказал он глазами. Скажи, что ты меня не хочешь. Ну же!

Но она никогда не поступала так, как он предполагал. Удивление сменилось на ее лице счастливой улыбкой.

– Поцелуй меня, Рис.

Она сводила его с ума этим упрямо вскинутым подбородочком. Будто бросала вызов, которому он не мог противостоять. Он впился в ее рот, прижимаясь всем телом к ее отвечающему телу. Ему приятно было увидеть, что ее глаза потускнели, когда он наконец поднял голову – с такими же глазами?

– И что теперь? – проскрежетал он.

– Теперь люби меня, – приказала Анджи, положив руки ему на грудь.

– Вот такой разговор мне нравится, – рассмеялся он. И в третий раз расстегнул молнию смятого платья. Оно свалилось небрежной кучкой на пол, когда Рис нес Анджи в постель.

Было уже далеко за полдень, когда они наконец собрались поесть. Пока Анджи мешала куриный салат и вынимала мякоть из помидоров, чтобы фаршировать их, Рис играл с ее кошкой. Он отказался называть ее «Цветик», заявив, что более глупого имени для животного никогда не слышал. Сидя по-индейски на полу кухни, он постукивал пальцами перед мордочкой распластавшегося котенка и подбадривал:

– Ну давай, прыгай! Ах ты!.. – вскрикнул он мгновение спустя, когда несколько острых коготков впились в указательный палец. Стряхнув котенка с руки, он рассматривал две красные капельки у костяшки. – Черт!

Анджи рассмеялась, ставя еду на стол. Одетая теперь в джинсы и красную хлопчатобумажную водолазку, она чувствовала себя очень уютно и даже не пыталась вернуться к холодному профессиональному тону, который так старалась установить когда-то. «Трудно вести себя официально, только что покатавшись с ним в постели», – усмехнулась она про себя.

– Нечего было дразнить ее. Она же не знает, что имеет дело с самим великим Рисом Вейкфилдом.

– У нее много общего с хозяйкой, – проворчал Рис, поднимаясь на ноги.

– У вас есть претензии?

Он глянул через плечо, моя руки над кухонной раковиной.

– В данный момент – нет.

– Хорошо. Тогда я разрешаю вам сесть за стол.