— А возьмет она камень?

— Мне такой и надо, чтоб взяла, чтобы в голову ударило, чтоб глаза ослепило, чтоб разум она потеряла, чтоб околдовал ее камень, и всех бы она прогнала, одного меня оставила.

— Да… — сказал раболепно итальянец, — да… Но где же взять такой камень?

Он нервно ходил за прилавком.

— Нет, значит, камня? — мрачно сказал Прохин. — Эх вы, ювелиры! К мелочам привыкли!

— Нет, но надо достать, непременно надо!

Глаза Прохина загорелись надеждой.

— Можете?

Итальянец рылся в пожелтевшей книге.

— Вот запись девяностых годов… Да, так и есть… «Князь Ипполит Матвеевич Седых-Лютов лично приносил бриллиант весом…» Мадонна! Вот то, что надо!.. «Оценен в… Продан не был. Князь желал только определить стоимость». Я вспоминаю, да…

Он поднял глаза и важно возгласил:

— У князей Седых-Лютых есть такой бриллиант, какого вы хотите.

— Сколько задатку?

— Я не могу принять. Может быть, они не пожелают продать родовую драгоценность.

— Князья-то? Продадут!

— Я узнаю. Придите завтра… Мадонна! Я помню, как этот бриллианта лежал у меня на руке, как он горел! Это замечательный камень! Равного ему я не знаю. Он так сверкает, как будто внутри его маленькое солнце. Он околдует вашу даму! Я достану его!

Прохин, как пьяный, вышел от ювелира. Мечты, одна другой огненней, волновали его. Что деньги? Он их сделает, сколько хочет. Велев откинуть верх в автомобиле, он, как бешеный, долго носился по городу, набережным и островам. Голова его горела.

Княгиню Агриппину Юрьевну Седых-Лютую мучила бессонница.

Сквозь двойные окна, занавески и портьеры в ее душную комнату пробивалась весна. Княгиня ее чувствовала и ненавидела. Если б ее воля, она запретила б солнцу светить и навсегда завесила б небо плотными облаками. Но днем от солнца еще можно было спастись портьерами. От весенней же луны, ночью, не было никакого спасения. Лунный свет проскальзывал в самые узкие щели, белыми острыми полосками ложился на ковры, стены и мебель. После полуночи луна залетала так высоко, что светила в верхние круглые окна. Вся комната наполнялась ее холодным голубым светом. Она сама видна была княгине, мертвая, страшная, наглая.

Было полнолуние.

Княгиня уже два раза требовала доктора. Сонный, белый, он приходил, давал ей лекарство, говорил несколько успокоительных слов и уходил, как призрак.

Княгиня не могла уснуть.

Она пугалась собственной тени на подушке. Она велела остановить стенные часы, так как в мелодичном звоне колесиков ей слышались какие-то пугающие звуки. Она прислушивалась к беззвучной тишине лунной ночи и последним слухом угасающей своей жизни чуяла в ней весну.

Бессильная ярость ее охватывала, грудная клетка ее вздымалась. Она успокаивала себя, взывая к чувству самосохранения.

Память ее пробуждалась, мозг выходил из обычного полусонного состояния, воображение остро начинало работать.

Вся ее долгая, внешне блестящая, втайне — развратная и несчастная жизнь вставала перед ней. Она видела себя институткой, бойкой, ловкой, хорошенькой, получившей комплимент от самого императора, потом фрейлиной красавицы-принцессы, только что привезенной в Россию, потом невестой блестящего князя Матвея Седых-Лютого. Вереница балов, маскарадов, спектаклей, интриг и невинных романов промчалось в ее памяти. Она вспомнила недолгое счастье супружеской жизни, измены мужа, свои слезы, потом своих любовников, начиная с первого, взятого от отчаянья, без страсти и восторга, как берут в рот яд, и кончая последними, на итальянской Ривьере, покупаемыми жадно, почти без разбора, как покупают последние места в театр на блестящее представление. Она вспомнила начало своей болезни, мотовство сына, поиски денег, заклад дворца, всеми силами стараясь не вспоминать этого. И вот ее мысль вернулась к тому же, откуда она улетела: к этой лунной, весенней ночи, зовущей всех к наслаждению, а ее, княгиню, к смерти.

Она заметалась головой по подушке.

Ее сухонькие пальцы судорожно перебирали край одеяла.

Какая тоска, какой ужас, какое бессилие!

А луна стояла прямо над ней и очертания лунных гор складывались в насмешливую гримасу.

Вдруг княгиня вспомнила про бриллиант.

Он спасет! Он поможет.

Как две белые змеи, мешающие друг другу, ее руки потянулись к ящику столика, выдвинули его со страшными усилиями, пошарили в нем, нащупали футляр, достали его и, дрожа, принесли на грудь.

Княгиня закрыла глаза, отдыхая от тяжелой работы. Губы ее скривились: сейчас она увидит камень.

Она нажала кнопку, футляр открылся…

Камня не было.

Княгиня пошарила руками вокруг себя, думая, что он скатился.

Но камня нигде не было.

Злоба, ненависть, бешенство прихлынули к сердцу княгини и остановили его. Она открыла рот, чтоб закричать, и не успела. В судорогах скрючились пальцы. Глаза закатились. Луна бесстрашно глядела в пустые белки мертвой.

Футляр скатился по шелковому одеялу на ковер, глухо щелкнув затвором.

Какой-то чуткий прохожий, пробегая но набережной, в страхе обернулся на дворец, испуганный мертвым взглядом его окон.

Франческо не спал в эту лунную ночь.

Он сидел над камнем.

Получить его стоило ему не так уж дорого, особенно в сравнении с той суммой, которую завтра утром должен был принести ему Прохин. Франческо сказал ему, что получит камень завтра, чтоб насладиться одному блеском дивного, как он был уверен, бриллианта.

Но наслаждения от камня он не получил никакого.

Бриллиант был поддельный.

Франческо убедился в этом с первого взгляда. Исследование подтвердило это.

Оттого Франческо и сидел над ним.

Лицо его выражало одновременно и огорчение и презрение. Граненое стекло лежало прямо на столе.

Как это могло случиться, что камень оказался поддельным? Очень просто. Наверно, тогда же, когда князь Ипполит приносил бриллиант Франческо, он и продал его. Княгиня могла и не заметить подмены.

Франческо не то беспокоило.

Он не знал, как поступать ему дальше с Прохиным. С одной стороны, честь старого ювелира не позволяла ему продать стекло за бриллиант. Но, с другой стороны, та же честь не допускала, чтоб у него не оказалось обещанного камня.

Тем более, что он был так нужен Прохину.

В лютой борьбе с самим собою проводил ночь Франческо.

Он брал камень на руку. Легкий вес раздражал его опытную ладонь. Он подкидывал камень слегка, наблюдая за его гранями.

Подделан камень был изумительно, рукой искусной; только знатоки могут заметить, что он не настоящий. Особенно, если его оправить. Франческо задумался.

Он ненавидел оправу. Но если отдать Прохину камень без оправы, тот понесет его к другому ювелиру и тогда… Но неужели Франческо продаст стекло за бриллиант?

Он закрыл электричество, подошел к окну. Загляделся на луну. Весенняя луна что-то будила в нем неясное. Память о лунных ночах на Лунгарно? О поцелуях итальянок, таких же, как он, подростков? Да, о каком-то другом мире затосковал он под вешней луной. И потянуло его, потянуло куда-то…

Он продаст камень и уедет!

Теперь трудно ехать, но все равно, он доедет. Как сквозь сон, видел он весеннюю Флоренцию, ранние вечера, огоньки на Фьезоле, цветущие деревья; в горах тает снег, полноводная Арно, кипя, несется в высоких берегах. Если есть еще жизнь для него, то она там, на родине!.. Пятьсот тысяч! Да на что ему столько? Он и за половину продаст свою душу.

Франческо потянулся к луне, открыл свет и принялся за работу с жаром. Он умел работать, и к утру кулон был готов.

Что такое счастье?

Это знал Прохин на следующий день.

Купить такой бриллиант за двести тысяч! Это ли не счастье? Послать его любимой женщине и не получить отказа! Это ли не счастье? Ждать вечером свидания, обещанного по телефону — и каким голосом? Это ли не счастье? Конечно, это оно привалило к Прохину.