Ришелье вздрогнул. Глаза его удивленно посмотрели на обратившуюся к нему с несвойственной ей кротостью молодую женщину.
– Они не совсем приятны, госпожа герцогиня, – сказал он негромко. – Король попросил последнее причастие. Брат мой отправился с тем в церковь Святого Иоанна, королевы предупреждены.
– Ах, какие печальные новости! Мне искренне жаль!
– Особенно если помнить, что сегодня Его Величеству должно исполниться тридцать...
– И то правда, в этот день нам должно готовить цветы и поздравления...
Затем она осмелилась спросить, глядя Ришелье прямо в глаза:
– Мсье кардинал, что вы собираетесь делать в случае, если так случится, что Господь приберет нашего монарха к себе?
На тонких губах кардинала обозначилась улыбка, на этот раз чуть ироничная:
– Не думаю, что мне будет предоставлен выбор. За меня решат, будьте уверены...
– Так зачем же ждать, пока решат...
– Бежать? Нет! Что бы ни было мне уготовано, пускай даже то же, что и Кончини, я все стерплю. Потому как на все воля Господня!
– На вашем месте я бы на это не надеялась. Сам Господь весьма пожалел бы, повстречай он на своем пути нашего хранителя печати.
В некогда властных, как помнилось Марии, а ныне усталых глазах вспыхнули веселые искорки:
– Что ж, названному министру теперь придется молиться как Господу Богу. А монарх, которого вы получите, будет кем угодно, только не монархом.
Мария поморщилась: этого напыщенного ханжу Марьяка, угодливого льстеца, столь не похожего на своего брата-маршала, она не выносила. И потому не сдержалась и высказалась:
– Не теряем ли мы, ваше высокопреосвященство, честь и веру? Почему это их просьбы должны быть услышаны, а не ваши? До тех пор, пока король дышит...
– Вы хотите сказать, что не все потеряно? Вы верите в чудеса?
– Помимо веры, есть еще надежда!
Некоторое время они в полной тишине смотрели друг другу в глаза. И герцогиня вовсе не ведала, что тому, кого она представляла заклятейшим из врагов, она теперь помогает собраться с духом, подчиняясь при этом одному из тех порывов, что и составляли ее суть. Это, однако, не означало, что ей не хотелось заручиться его дружбой. И она чуть было не сказала ему об этом, но Ришелье опередил ее и с едва заметным поклоном тихо произнес:
– Благодарю, мадам, этого я не забуду!
И пошел своей дорогой...
В тот же день мадам де Шеврез чуть было не решила, что обрела пророческий дар: причастившись, как он думал, в последний раз, король почувствовал себя лучше.
Ночь он проспал спокойно, но наутро ему стало хуже некуда. С одиннадцати вечера Людовик XIII потерял много крови, он будто освобождался от нее. Он потребовал от Сегена, одного из своих лекарей, сказать ему, скоро ли наступит смерть. Тот отвечал, что надежды более нет. Во всех храмах Лиона шли нескончаемые службы. Свой приговор король встретил с поразительным хладнокровием. Снова исповедовался у отца Сюфрена, причастился, затем обратился ко многим коленопреклоненно собравшимся возле его ложа:
– Я прошу у вас прощения за все, чем вас обидел, и не успокоюсь до тех пор, пока не буду знать, что прощен вами. Прошу передать это всем от моего имени.
Жестом подозвал к себе королеву, поцеловал ее, но был настолько слаб, что не смог сказать ей и двух слов. Медики, посовещавшись, сделали ему из правой руки кровопускание. Все ожидали последнего вздоха...
Вместо этого произошло очередное испражнение, с кровью и смрадное, отчего ближайшее окружение уверилось, что причиной тому была чума, подхваченная на границе, она-то и погубила короля. О том и доложили королеве-матери, отчаянно боровшейся с горем и предпринимавшей героические усилия, чтобы не потерять сознание: она сказала, что придет, когда все закончится... В дальнем углу комнаты в подчеркнутом одиночестве молился кардинал...
И вот когда в очередной раз унесли испачканные простыни и застелили свежее белье, Людовик XIII глубоко вздохнул, но вздох не стал последним, как только что могло показаться.
– Мне лучше, – услышали все с изумлением. – Кажется, я голоден...
Кардинал медленно выпрямился, поискал глазами распятие в изголовье короля. Был он при этом бледнее смерти, однако рука, осеняющая себя самого крестным знамением, не дрожала.
– Просто чудо! – тихо произнес он, сам еще в это не веря.
И тем не менее Людовик XIII выжил. На самом деле его не затронули ни тиф, ни холера, никакая другая страшная зараза. С ним случился абсцесс кишечника, но столь сильный, что чуть было не отправил его на тот свет. Однако нарыв прорвало, что спасло жизнь королю... и Ришелье и повергло интригующую клику со стороны королевы-матери в оторопь. Они смотрелись комично и омерзительно, поскольку тут же принялись утешать друг друга, предрекая королю долгое выздоровление. Если произошло то, что произошло, почему бы не приключиться рецидиву?
Решила не мешкать с делами и Мария Медичи. Отбросив маску, она на следующий же день явилась к изголовью сына и потребовала устранить от дел кардинала, приписав тому вину за все беды, свалившиеся на короля и королевство. Ее вопли вновь обострили недуг настолько, что Людовик XIII вынужден был перебраться в Белькур, прекрасное жилище мсье де Шапонэ. Не смирившись, она явилась и туда, возобновив нападки крайне настойчиво, ничуть не беспокоясь о состоянии больного. Чтобы избавиться от подобных сцен, Людовик сослался на плохое самочувствие, не позволявшее ему принимать решения. Переиначив это в некое согласие, королева-мать оставила его в покое. В октябре, окончательно поправившись, он взял путь на Париж.
На самом деле король направился в Сен-Жермен, так как во дворце Лувра велись ремонтные работы по причине обрушения плафона одного из залов. По прибытии в столицу королевская чета разместилась в старинном особняке Кончини на улице Турнон, ставшем гостевым дворцом. Особняк находился в двух шагах от Люксембургского дворца, в котором обитала королева-мать. К великому удовлетворению последней, Людовик теперь был у нее под рукой...
Супруги де Шеврез возвратились к себе на улицу Сен-Тома-дю-Лувр. И хотя Мария Медичи во время этого путешествия выказывала кардиналу неожиданную, потому и удивлявшую всех любезность, Мария чувствовала: что-то назревает. А когда явилась к королеве, то почувствовала некоторую отчужденность, хотя внешне Анна Австрийская и проявляла к ней неизменное дружелюбие. При ее приближении прерывались беседы, мадам дю Фаржи напускала на себя загадочный вид, как бы демонстрируя готовность избавиться от нее в ближайшее время. Лишь Луиза де Конти предостерегла Марию:
– Все изменилось, Мария. И не в вашу пользу. По крайней мере, так говорят.
– Отчего же?
– Вас видели разговаривающей с кардиналом в епископском парке в Лионе, когда король был при смерти.
– И что же? Это же не первый случай и, пожалуй, не последний, когда я разговаривала с кардиналом.
– Да, конечно, но это наводит на определенные мысли. У вас никогда прежде не было хороших отношений с человеком, которого вы еще недавно откровенно ненавидели и не скрывали этого.
– Что бы вы об этом ни думали, я не изменилась, но у меня есть правило – расплачиваться по долгам. Нравится это кому-то или нет, но именно кардиналу я обязана своим возвращением ко двору. Обмолвиться парой слов с тем, кого все избегают словно зачумленного, не кажется мне чем-то героическим или рискованным. Неблагодарность же сродни бесчестности, когда люди не платят по своим долгам. К тому же, пусть вас это и раздосадует, я все с большим трудом переношу королеву-мать. Стоит услышать ее достойные торговки рыбой вопли или увидеть во всей красе ее безобразное поведение! Кто поверит, что это благородная дама, наша королева, инфанта! И с этим нужно мириться, черт побери! Многие годы флорентийка делает жизнь короля невозможной: обливает грязью, а затем сама же его и жалеет.
– Главное – покончить с кардиналом! Мария, где ваше чутье? Поверьте мне: помиритесь с королевой-матерью, она начинает смотреть на вас косо. Рано или поздно, но она разделается со своим врагом, король не станет защищать его вечно.
