– Но...
– Никаких «но»! Либо вы повинуетесь, либо никогда больше меня не увидите! Но если завтра вечером Мальвиль будет вне опасности...
– То что?
– В полночь я буду ждать вас в известном вам особняке. Муж мой в Дампьере, расширяет парк и перестраивает замок.
– Завтра вечером? Это правда?
Он попробовал ее обнять, но она отстранила его:
– Награду заслуживают. Она будет зависеть от вашей преданности...
Он взял руку Марии и поднес ее к своим губам.
– Слушаю и повинуюсь! Отвезите меня в Шателе и дождитесь меня: я сообщу вам время.
Мария велела остановить карету возле церкви Сен-Жак-де-ла-Бушери. Карета была парадной и вся увенчана гербами, а потому весьма приметной, так что ее лучше было оставить подальше от старой тюрьмы. Шатонеф вышел и исчез. Его не было около получаса, вернулся он запыхавшийся, но довольный.
– Нам повезло. Кардинал приказал перевезти его этой ночью. Я убедился, что приказ изменен и что все случится завтра утром или днем. Вы довольны?
– На сей момент да. Посмотрим, что будет дальше...
Хранитель печати жил неподалеку, возле его дома они и расстались, после чего Мария приказала Перану ехать на улицу Сен-Тома-дю-Лувр. Но, вместо того чтобы трогаться, Перан придержал лошадей, спустился со своего места и подошел к дверце:
– Если госпоже герцогине нужны крепкие помощники, надежные и нелюбопытные, которым хватит всего нескольких золотых, я могу таких подыскать.
Бранить его, поняв, что Перан слышал ее разговор с маркизом, она не стала. Преданность его была несомненна.
– Поехали! – приказала герцогиня. – Я дам все, что нужно, и ты можешь делать все, что посчитаешь необходимым.
В это время Арамис, сменив голубой с золотом плащ на неприметное одеяние, терпеливо ждал в кабинете и коротал время в компании с Эрминой и поставленной ею бутылочкой кларета.
Мария вбежала в кабинет и, не дав Арамису задать вопрос, быстро заговорила:
– Побег! Остается лишь побег, дорогой барон! И совершить его нужно с восходом солнца. Не думаю, что вам следует участвовать в этом рискованном деле. В случае неудачи вы подвергаете свою голову опасности...
И, ничего не утаивая, Мария рассказала ему обо всем, что произошло и как она рассчитывала избавить Габриэля от плахи. После чего представила Перана, передав тому исчезнувший в его широком кармане набитый золотыми монетами кошелек.
– Я готов рискнуть, – ответил мушкетер, – и буду не один, уверяю вас. Если наш друг попадет в Бастилию, то выбраться оттуда он сможет только на собственную казнь. Однако при нападении по пути к Гревской площади может случиться всякое, будет там и толпа, будут и люди Прево. Действуем сообща!
Времени оставалось немного, секретничали недолго и по существу. После чего мушкетер и Перан отправились по своим делам, а Мария принялась готовиться вместе с Эрминой, которая ни за что на свете не согласилась бы остаться в стороне.
Еще по многочисленным, разбросанным по всему Парижу монастырям перекликались петухи, а герцогиня, закутавшись в мужской плащ, уже выехала верхом на лошади. С ней же сзади на крупе сидела и Эрмина, переодетая крестьянкой: в плотной накидке, из-под которой виднелись нижние юбки и чепец. Они пересекли Новый мост и очутились на Левом берегу, затем поднялись к Пти Шателе и церкви Сен-Северин, в тени которой дожидался их переодетый крестьянином Перан. Он сидел на передке огромного воза с запряженной в него мощной лошадью и груженного на первый взгляд соломой, которая на самом деле укрывала большую кучу капусты. Ни слова не говоря, Эрмина заняла место рядом с ним, после чего упряжка тронулась с места. На некотором отдалении за ней ехала Мария, по виду и одежде похожая то ли на молодого буржуа, то ли на нотариуса. Лошадь же была одной из самых быстрых в ее конюшне, послушная командам. Широкополая шляпа укрывала волосы, лицо для неузнаваемости было вымазано и имело странный бронзовый оттенок.
Так они пересекли остров Ситэ и мост Пон-о-Шанж, за которым находилась старая церквушка Сен-Лефруа и сводчатый проход под Гранд Шателе. Дальше по улице Сен-Дени они двинулись к площади л’Аппорт Пари, где раскинулся рынок под открытым небом. По прибытии на место они увидели, что многие из приехавших крестьян уже раскладывали свой товар. На площади было необычно людно.
– Все на местах, – шепнул герцогине подошедший Перан. – Вон ваш друг Арамис, а сейчас аббат, читает молитвенник возле Сент-Оппортюн, а неподалеку от него его огромный приятель Порто, переодетый грузчиком, он идет к нам помочь разгрузиться. Мы явились как раз вовремя: представление не заставит себя долго ждать.
И в самом деле, только часы на тюремной башне пробили семь раз, как из одного из дворов Шателе в сопровождении всего двух сержантов на лошадях выехала карета с зарешеченными окнами. В момент, когда карета и охрана выезжали на площадь, Перан свистнул, и тут же между лжегрузчиком и двумя крепкими с виду крестьянами завязалась потасовка. Ввязался в нее, разнимая спорщиков, и Перан, но, похоже, Порто это привело в ярость. Сняв с сиденья Эрмину, он перевернул повозку, и ее содержимое посыпалось под колеса казенной упряжки, застывшей при этом на месте. Пока смутьяны оттесняли эскорт, Арамис вышиб дверь, выволок из нее Мальвиля и заставил того взобраться на лошадь, с которой только что спрыгнула Мария. Почти одновременно с этим она подсадила Эрмину на круп лошади.
– Оставьте ее, Габриэль! – шепнула она. – Эрмина знает, куда нужно ехать. Поспешите к заставе Сен-Антуан... И удачи! Вскоре я вас догоню.
Если не лицо, то голос ее он узнал и помчался во весь опор. После чего исчезли и один за другим зачинщики драки, позволив продолжить потасовку тем, кто бросился в нее, не раздумывая о причинах, как это случается у людей с горячей кровью. Повозка вновь была на колесах, и Мария забралась в нее в тот самый момент, когда Перан тронул коня, чтобы поскорее затеряться на улице Сен-Дени. Порто и Арамис на припрятанных возле Сент-Оппортюн лошадях ускакали в направлении Нового моста, по которому пролегал путь к казармам мушкетеров. Людям из Шателе, в том числе и находившимся в эскорте, больше ничего не оставалось, как только утихомирить сражающихся, надавав и тем, и другим затрещин. Несколько человек арестовали, но, поскольку вскоре стало очевидным, что никто из них не может сказать, с чего все началось, все были отпущены по домам. Что было несколько необычно для этого времени и правления короля Людовика XIII, имевшего склонность к дотошности и излишнему любопытству. Итак, маркиз де Шатонеф преотлично справился со своим поручением, и тем же вечером Мария отплатила ему за помощь со щедростью, показавшейся ему чуть ли не чрезмерной.
Сама она тоже получила при этом удовольствие, и оттого, что уж давно не занималась любовью, и оттого, что вновь пережила те же ощущения, что разбудил в ней неузнанный любовник в ту рождественскую ночь. И если маркиз, покинув ее, был в нее влюблен сильнее, чем раньше, то Мария призналась себе, что она именно в эту ночь влюбилась в маркиза. Чувство это было далеко от опустошающей страсти, испытанной ею к Холланду, которого никто не мог заслонить. Это чувство было более нежным, ровным и благодатным. Холланд обходился с ней как с пойманной добычей, Шатонеф – как с идолом, выискивая самые искусные ласки, умея приглушить свое собственное наслаждение, лишь бы смогла достичь услады его повелительница.
Оставшись вновь наедине с собой в блаженном изнеможении, Мария вспомнила, как разжигал он в ней тот, как говорят поэты, «дивный огонь», удерживая ее порывы, но не позволяя им угаснуть, отчего и горела она столько неистовых часов. Так что теперь этот мужчина имел полное право на то, чтобы привели его на высшую ступень власти, занятую пока кардиналом...
Мария ждала переполоха по поводу бегства Мальвиля, но она ошиблась: ни из Лувра, ни из дворца кардинала не последовало ничего. Все было так, будто заключенный растворился сам собой, а то и вовсе никогда не существовал. А двумя днями позже, встретив кардинала на концерте у короля, Мария была удивлена, когда Ришелье направился ей навстречу, едва ли не улыбаясь.
