В пятнадцать лет его женили на ровеснице. Свой родовой замок его юная супруга покидала лишь изредка и занималась там детьми, которыми он ее щедро наделял. Поскольку жена ни в чем ему не мешала, он с ней прекрасно ладил и однажды даже записал: «Есть удачные браки, но нет меж них превосходных», возможно, имея в виду свой собственный.

После отъезда лорда Крафта в Англию Франсуа занял место возле Марии. Позже сам Марсияк определит их отношения как весьма тесные дружеские связи, добавив при этом: «Я не сделал ее более счастливой, как, впрочем, и все, у кого были с ней подобные связи». Если плотская связь непродолжительна, то дружба способна сопротивляться времени, хотя Марсияк и считал, что «конструкция эта непрочная». Мария искренне восхищалась его остроумием, и, хотя некоторые из его мыслей, такие, как «счастье труднее стерпеть, чем несчастье» или «чем больше женщину мы любим, тем скорее готовы ей изменить», и казались ей неуместными или неприличными, он все же отличался от ее прежних поклонников и сумел вызвать в ней ту любовь, что испытывают к брату, о котором она мечтала всю жизнь.

Но и Марсияк появлялся тут не так часто, как того ей хотелось, так что дни Мария проводила над письмами, которые не переставала отправлять и получать. Светская жизнь Тура не отличалась разнообразием и была не столь пышной, как парижская. Наконец, и супруг ее в своих нечастых письмах давал ясно понять о своем нежелании хлопотать о возвращении ей милости: у него якобы много прочих забот, в том числе и значительные финансовые затруднения. С ними столкнулась и она, поскольку если отец поначалу и был готов оплачивать ее содержание в Кузьере, согласившись на это лишь по настоянию своей дружески относившейся к Марии жены, то теперь он не считал для себя обязательным участвовать в ее сомнительных расходах, считая их все более обременительными. Сама же герцогиня стала чаще проводить время в компании своего престарелого поклонника из епископата, который, видя ее в задумчивости, пытался как-то развлечь, устраивая концерты.

Именно на одном из таких вечеров Мария и встретилась с вдовой де Марей, только что приехавшей из Парижа. Непринужденная манера разговора, наряд – все говорило о том, что эта дама принадлежит к тому же кругу, что и Мария. Она разительно отличалась от присутствующих женщин.

Родом была она из здешних мест, ее усадьба находилась неподалеку от Тура, но долгое время здесь никто ее не видал. Она предпочитала Париж, располагая немалым состоянием, доставшимся ей после смерти мужа-старика, важного сановника, на протяжении многих лет остававшегося убежденным холостяком, но испытавшим запоздалую страсть к ней и рано оставившим ее бездетной вдовой после нескольких лет замужества. Имя ее не было Марии незнакомым. Симпатичная Франсуаза – брюнетка с ясным взглядом, от природы одаренная своеобразной красотой, – вращалась в высшем свете, нередко появлялась в Рамбуйе, что рядом с усадьбой де Шеврезов, появлялась и при дворе, куда дворянское происхождение, титул и обширные связи усопшего супруга проложили ей дорогу. Словом, она принесла с собой ту самую атмосферу Парижа, которой Марии так не хватало.

Его преосвященство д’Эшо, знавший Франсуазу еще во младенчестве, и представил ее Марии:

– Вот молодая особа, сгорающая от нетерпения с вами познакомиться, любезная герцогиня. Сразу по приезде, едва справившись о моем самочувствии, она тут же поинтересовалась, не виделся ли я с вами. Можно было подумать, что приехала она исключительно ради вас!

Франсуаза де Марей улыбнулась:

– Я всегда вами любовалась, правда, лишь издали, госпожа де Шеврез, но должна сознаться, что на этот раз сюда меня привели дела. Розельер, семейное мое владение, давно нуждается в ремонте, слишком уж долго поручала я его бессовестному управляющему. Вот я и явилась привести все в порядок. И вдруг такая удача – мне довелось встретиться с самой известной и благородной дамой королевства, имя которой все еще у всех на устах.

Это «все еще» неприятно резануло Марии слух. Оно могло быть понято как намек на то, что время забвения не за горами. Тем не менее она ответила как можно любезнее:

– Поговорка, что утверждает, будто с глаз долой, из сердца вон, нигде так не справедлива, как при дворе. Думаю, что мадам все же хотелось сказать мне нечто приятное.

– Вы несправедливы! – воскликнула молодая женщина с неподдельным испугом. – Двор погрустнел с тех пор, как там не стало слышно смеха мадам де Шеврез.

– Я была бы очень удивлена, заскучай без моего смеха король или господин кардинал...

– Не могу ничего сказать относительного нашего монарха, а вот что касается кардинала, я в том не совсем уверена. Госпожа герцогиня де Монбазон говорила мне на минувшей неделе...

– Вы знакомы с моей мачехой?

Красивые серые глаза Франсуазы озорно блеснули.

– Конечно! И достаточно, чтобы получать от нее советы и письмецо, – добавила она чуть тише.

– Что ж вы сразу мне не сказали?

Архиепископ удалился навстречу вновь пришедшим гостям, и две дамы оказались посреди зала под любопытными взглядами присутствующих. Мария взяла де Марей под руку.

– Давайте пройдемся, – предложила она. – Не знаю, много ли у вас друзей среди этих дам, у меня их здесь нет.

– Вас это удивляет? Но посмотрите на себя и посмотрите на них. Совершенно очевидно, что они безуспешно пытаются копировать вашу прическу и ваши наряды, но при этом болезненно ощущают свою провинциальность.

Мария частенько бывала в кабинете прелата, куда и потянула Франсуазу де Марей. Они уселись в просторные кресла возле камина.

– А письмо при вас?

– Конечно!

И женщина достала из-за лифа голубой конверт и передала его Марии. Мачеха писала Марии:

«Мадам де Марей в ближайшие дни отбывает в Тур, она хочет познакомиться с вами. Думаю, вам, возможно, нужна подруга, и направляю ее вам вместе с моей любовью. Увидимся. Мария».

Крупная неровная подпись и строчки, написанные явно наспех, не вызвали у Марии сомнений. Кое-как, всегда торопливо написанные записки были вполне в духе супруги герцога де Монбазона. Мадам де Шеврез удовлетворенно кивнула, сложила листок и опустила к себе за декольте.

– Мадам де Монбазон права. У меня в этом городе нет ни одной подруги, и именно в этом я и нуждалась.

Мимо проходил лакей с подносом, уставленным бокалами с испанским вином. Мария окликнула его, взяла бокал, мадам де Марей последовала ее примеру.

– Выпьем за наш прекрасный союз! – весело сказала она.

С этого момента они виделись чуть ли не каждый день. Франсуаза де Марей поселилась неподалеку и часто отправлялась на правый берег Луары в свои владения, чтобы наблюдать за ходом работ, но большую часть своего свободного времени проводила с новой подругой. Мария ценила ее все больше и больше, так как это был неисчерпаемый источник информации о происходящем в Париже и в самом Лувре. От нее Мария узнавала, вздыхая, о празднествах, многие из которых устраивались в честь нового папского нунция его преосвященства Джулио Мазарини. Их давали король и Ришелье то в Лувре, то в замке Сен-Жермен, то во дворце кардинала и в замке Рюиль, а то и вовсе в Шантильи, владении бедняги Монморанси, унаследованном короной. Это последнее обстоятельство вызвало у герцогини зубовный скрежет.

– Как осмелился Людовик, – возмущалась она, – распускать свой хвост во владениях своей жертвы, безжалостно убив ее?

– Вас это удивляет? – спросила мадам де Марей. – Что же, ведь по праву бренные останки несчастного взошедшего на эшафот достаются палачу, не так ли?

В ответ Мария лишь крепко сжала руку Франсуазы. Они словно стали ближе, а Мария убедилась, что ее новая подруга разделяет ее оценки короля и его министра. Особенно когда услышала продолжение.

– Королева до сих пор под разными предлогами не подпускает супруга к себе. Тяжкие воспоминания, связанные с этой конфискацией, усугубляют ее терзания. Хорошо, что рядом с ней непрерывно находится мадам де Отфор. Она стала для нее и крепостной стеной, и защитницей.